Хоррор на почве русского мифа мог бы стать одним из лучших в мировой литературе. Долгая история русских верований плотно связывает языческое начало с повседневным бытом русской деревни. Домовые, лешие, водяные, русалки так вплетались в ткань бытия человека на протяжении многих веков, что стали соседями...
2 комментарияУдобный гений
Теннесси Уильямса часто называют «американским Чеховым». Уточним, Чеховым, который был бы хорошо знаком с теориями Фрейда. Недаром венский психоаналитик придавал такое значение недомолвкам и оговоркам, а ведь они так характерны для чеховских персонажей. Можно представить себе, какими глубинами дополнительного смысла был бы изрыт Чехов, прочитай он «Лекции по введению в психоанализ».
В СССР Уильямсу везло. Его пьесы – впрочем, далеко не все, – прочно оккупировали отечественные подмостки с начала 60-х. Он был удобен тем, что его пафос можно было трактовать как разоблачение буржуазного общества и борьбу одиночек с агрессивной средой. То, что этими одиночками зачастую являлись гомосексуалисты и наркоманы, старательно обходилось вниманием. Разве что энциклопедии и справочники обязательно упоминали о патологии и животном начале в его трактовке человека.
Классик по обе стороны океана
Теннесси Уильямсу удалось соединить традиции чеховского театра, его психологизм, со столь несвойственным для русской классической традиции вниманием к темной стороне человеческой натуры |
Вот небольшой букет определений из советской печати: «кризис, связанный с нарастанием модернистских тенденций», «обострение болезненных мотивов», «патологические извращения… каннибализм, кастрация и т. п.».
Впрочем, необходимость постановок всех этих «каннибалов» нужно было как-то оправдать. На выручку приходит спасительный круг – де, наличие этих мотивов связывается «с атмосферой, сложившейся в эпоху маккартизма и порождавшей настроения безысходности и отчаяния». На лицо «уродливые стороны американской действительности: расовый конфликт, отчуждение, разгул насилия и жестокости». Лучше всего высказалась «Театральная энциклопедия»: «пьесы Уильямса отмечены натуралистической зоркостью и социальной слепотой».
Удобен он оказался и для американцев. Теннесси Уильямсу удалось соединить традиции чеховского театра, его психологизм, со столь несвойственным для русской классической традиции вниманием к темной стороне человеческой натуры.
От Чехова же, очевидно, – подробные, излишне избыточные авторские ремарки. Например, героиня «думает о своих племянниках и племянницах, двоюродных братьях и сестрах, чьи образы, как страницы перелистываемого альбома, мелькают перед ее глазами». Попробуйте-ка это сыграть!
Уильямсу быстро простили постоянное присутствие в его пьесах мотивов насилия и сексуальных отклонений. Слишком лиричны образы его героев, слишком крепко сколочен сюжет.
Сейчас он – признанный классик, и смотрит на нас с американской почтовой марки, а декорации к фильму «Ночь игуаны» до сих пор служат туристическим объектом в мексиканской деревушке, где проходили съемки.
Дорога к славе
Марлон Брандо |
Теннесси – это прилипшее к драматургу студенческое прозвище. В городке Колумбус штата Миссисипи 26 марта 1911 года родился Томас Ланир.
Отец – коммивояжер, дед – священник епископальной церкви. Пуританское воспитание в известных строгостью нравов южных штатах не привило будущему драматургу буржуазных ценностей – в 11 лет он уже просит в подарок пишущую машинку. А в 16 получает свой первый гонорар за эссе – 5 долларов.
Затем – работа клерком в обувной компании, смена непрестижных и малооплачиваемых профессий, скитание по университетам, закончить удалось только третий.
Первые робкие успехи на драматургическом поприще, первый провал большой пьесы. И только в 1944 году премьера «Стеклянного зверинца» приносит ему славу. Поставленная в 1947 году знаменитым режиссером Элиа Казаном пьеса «Трамвай «Желание» удостаивается престижной Пулитцеровской премии.
С тех пор его знаменитые пьесы – «Татуированная роза», «Кошка на раскаленной крыше», «Сладкоголосая птица юности», «Орфей спускается в ад», «Ночь игуаны» – не сходят со сцен бродвейских театров. Экранизации следуют одна за другой, в фильмах играют такие звезды, как Марлон Брандо и Пол Ньюман.
С конца 60-х Уильямс – живой классик. Новых пьес почти нет, но слава требует комментариев. Ими становится пристальное внимание к его персоне.
Уильямс и здесь удобен для публики. На волне толерантности и смягчения нравов огромный интерес вызывают его предельно откровенные интервью, в которых драматург рассказывает о своих сексуальных пристрастиях.
В 1975 году появляются скандальные «Мемуары», многие страницы которых читаются как сценарий к неснятым порнофильмам.
Бесшабашные зрелость и старость стали своего рода компенсацией юношеского пуританизма. Со стороны жизнь Уильямса выглядит как постоянное бегство.
«Стеклянный зверинец» |
Неупорядоченный быт, случайные однополые связи, алкоголь и наркотики, семейные неурядицы, нервные срывы, постоянные перемещения по стране и вне ее пределов, вплоть до Танжера, культового места геев и наркоманов. «Я не знаю, отчего я бегу», – признавался драматург.
Смерть нашла его 72-х лет от роду 25 февраля 1983 года в отеле Нового Орлеана со знаковым названием «Елисейские поля». Убили Уильямса отнюдь не барбитураты, амфетамин и кокаин, в избытке наличествовавшие в номере.
Он задохнулся, глотая лекарство прямо из пузырька, – вдохнул крышечку. Впрочем, брат драматурга считает, что Уильямса убили из-за его завещания.
…Может быть, та самая «чеховская» недосказанность, столь любимая американцами, в случае Уильямса коренилась как раз в невозможности называть вещи своими именами. Америка 40-х и Америка 70-х – две разные страны.
Но благодаря этой самоцензуре пьесы Уильямса приобретают потрясающее напряжение, буквально заражающее зрителей.
Это прослеживается в названии самой известной его пьесы – «Трамвай «Желание» (Streetcar Named Desire). Desire на самом деле всего-навсего название одной из улиц Нового Орлеана, в честь француженки Дезире Монтре (приблизительно как наша Марьина Роща).
Соединение символа жесткой механической цивилизации – трамвая – и чувственное обыгрывание топонима – Desire/желание – и определяют основную коллизию его драматургии: разрушительные страсти, бушующие в жестко очерченных границах хронометража пьесы.