Норвежский квинтет

И действительно, тот же Кристенсен мало походит на Эрленда Лу, Дага Сульстада, Ханне Эрставик и Николая Фробениуса. Но в то же время их голоса отчетливо выделяются на фоне литературы общеевропейской и в чем-то едины – они традиционны и актуальны одновременно. В них нет беспамятства и отказа от традиции: каким бы ни был экспериментатором Сульстад, в нем чувствуется влияние XIX века. Какими бы ни были нарочитыми произведения Фробениуса, сквозь многие из них просматриваются Гамсун и Ибсен. В романе Кристенсена можно услышать отзвуки текстов Юхана Боргена. Наверное, это и притягательно: не растворившаяся традиция и отчетливое личностное начало. Плюс «фьорды» – куда уж от них, родимых, деться…

Иные комнаты, иные миры

Эрленд Лу. «Во власти женщины» (фото: fictionbook.ru)

Мы предлагаем Вашему вниманию интервью, в котором участвуют четыре норвежских писателя.

Эрленд Лу (на русский переведено: «Наивно. Супер», «Во власти женщины», «Допплер», «У», «Факты о Финляндии», «Сказки о Курте») – самый популярный в России норвежец. Наивный и улыбчивый бытописатель буржуазного абсурда, творец скандинавского «Фореста Гампа», рупор норвежского поколения Икс, писатель-психотерапевт.

Николай Фробениус (переведено: «Каталог Латура», «Застенчивый порнограф», «Другие места», «Адская притча», «Самое малое», «Сияющая любовь юного Вильяма Оксенстьерне») – норвежский панк-рокер, известный прежде всего в качестве сценариста. На русский книжный рынок попал благодаря сходству его «Каталога Латура» с зюскиндовским «Парфюмером». В его романах царит готический и суицидальный мрак, в художественном отношении – весьма эклектичен.

Ханне Эрставик (переведен роман «Любовь») – самая известная из писательниц современной Норвегии. Пишет жесткую бергмановскую прозу, искусно работает с языком.

Ларс Сааби Кристенсен – автор эпохального романа «Полубрат» – семисотстраничной, мозаичной, разностилевой, ледяной и страстной саги о коротышке-фантазере и его диком брате-молчуне. Фон – Норвегия XX века, от начала до конца.

Тургрим Эгген – ведущий норвежский сатирик, чей бурлескный, страшноватый, но, по большому счету, веселый роман «Декоратор» в России восприняли почему-то как пособие для начинающих дизайнеров.

– Как бы вы могли определить свой метод письма?
Николай Фробениус: С годами я разработал для себя акцентную, рваную ритмическую манеру письма. Мне нравятся паузы, бреши между предложениями. В своих теоретических работах о кино Жиль Делез говорил о «потенции ложного». Рваная техника письма напоминает нам, по Делезу, что время и истина являются концептами, а линейная плавность является вымыслом. Рваный ритм для меня – попытка подчеркнуть наиважнейшее: правда и аутентичность не являются константой, но чем-то таким, что мы не устаем исследовать всю жизнь.

Эрленд Лу: Сюжет книги меня интересует редко. Меня не очень заботит, о чем написана книга. Гораздо больше мне интересно, каким образом она написана о чем-то – точка зрения, язык, интонация, голос и так далее.

Ханне Эрставик: Я не думала, что буду писателем. Просто училась в университете. Но однажды, на каникулах, начала писать. И неожиданно для себя поняла, что именно письмо помогает мне соприкоснуться, вступить в контакт с реальностью. Почувствовала, что этот контакт мне необходим. Что касается романа «Любовь», переведенного на русский язык, то мне просто хотелось поделиться со всеми этой историей. Чтобы для читателя стало возможным войти в нее, войти в роман. Поставить себя на место героев. Разделить с ними их немоту, нужду в понимании. Их одиночество. Ведь романы реальны. Мы живем в них, когда читаем. Поэтому они могут перевернуть нашу жизнь.

– Не могли бы вы вспомнить событие из детства, которое для вас имело особое значение?
Эрленд Лу: Большое значение для меня имели книги. И еще я помню, что очень боялся атомной войны, потому что вы, гребаные русские, вместе с гребаными американцами затеяли маленькое соревнование. У кого больше ядерных боеголовок. Я думал, что мы все скоро и неминуемо умрем в результате разрушительной и абсолютно бессмысленной войны. И думал, что это может произойти каждую минуту.

Ханне Эрставик: Вот одно событие. Мне было 10 лет. Вместе с папой, моими двумя братьями и маленьким щеночком мы отправились в горы, в лыжный поход через всю страну. Мы решили подняться к горному озеру и заняться там подледной рыбалкой. Поставили палатку, оставили там собаку и еду, пошли рыбачить. Внезапно погода переменилась, началась снежная буря. Мы оказались оторваны от мира. Пять дней мы оставались на одном месте, пытались понять, куда надо идти, но безуспешно. Что касается воспоминаний, то в основном они связаны с природой. Закаты. Краски неба. Тихие, ясные воспоминания.

И Бергман вблизи

The Sex Pistols

– Какие книги, фильмы, музыка оказали на вас влияние?
Николай Фробениус: Думаю, на мои романы повлияли группы Sham 69, The Sex Pistols и The Clash, наравне с произведениями Достоевского, Фолкнера и Селина.

Ханне Эрставик: Я очень люблю Бергмана. И его подход к искусству, к экзистенциальным и этическим аспектам жизни, его четкую, детально отработанную эстетическую концепцию. Все это мне очень близко. Однако было бы неправдой сказать, что Бергман повлиял на меня. Может быть, дело в том, что у нас с ним общий источник влияния – Библия? Что касается книг, то это, как я уже сказала, в первую очередь Библия. Я на ней выросла. Потом детская книга Астрид Линдгрен «Мио, мой Мио». Потом Уильям Фолкнер «Когда я умирала», Пер Олав Энквист «Падший ангел». Вирджиния Вулф, Криста Вольф. Из норвежских авторов – Тарьей Весаас, стихи. Затем – философ Мартин Хайдеггер, его подход к языку был для меня очень важен. Камю и Левинас. И шведская писательница Биргитта Тротциг. Все эти книги так или иначе касаются проблем открытости контакта – насколько контакт может быть сложным и – самое главное – насколько равноправны в контакте обе стороны. Да, проблема открытости. Во всем своем многообразии.

– Можете ли вы вспомнить интересный сон, который вам недавно приснился?
Ларс Сааби Кристенсен: Сны для меня очень важны. Они – часть моего существования. Мне очень часто снится вода. Я боюсь ее и в то же время восхищаюсь ею.

Эрленд Лу: Обычно я сплю крепко, но последние несколько лет мой сон часто прерывают двое моих сыновей, так что можно сказать, что мои сновидения стали носить более осознанный характер. На прошлой неделе мне снилось, что я нахожусь в хижине в каком-то лесу, на вершине холма. И у меня есть параплан, и я лечу на нем, и мне нравится, потому что кругом много снега, так что падение не может причинить мне вреда. Однако мне надо было быть очень осторожным, чтобы не зацепиться за высоковольтные провода, которые пересекают местность внизу. Помню, что меня очень раздосадовал этот факт: кому понадобилось протягивать здесь высоковольтную линию. Своего рода отражение современного парадокса: человек хочет полной свободы и одновременно оказывается в зависимости от современных технологий. Или что-то в этому роде. В конце концов я испытал большое облегчение, когда проснулся.

Ханне Эрставик: Об этом я вам не расскажу. Они будут нужны мне для нового романа.

Тургрим Эгген: Поза-позавчера мне приснился сон про телевизор. Видите ли, телевизора у меня нет, и поэтому я некоторым образом выпал из жизни: не знаю, что люди смотрят, о чем говорят. В моем сне люди смотрели телешоу о других людях, которые делали покупки. Они толкались в огромном супермаркете и катали тележки. Все они были похожи на гномов – с большими головами и маленькими туловищами, все они напоминали моих знакомых, все они странно передвигались – в темпе стакатто – не то чтобы как роботы, скорее, их движение было похоже на дефектную картинку цифрового видео, и все они изъяснялись на каком-то тарабарском, типа дадаистского, наречии, или, во всяком случае, на языке, который я не мог понять. Помню себя, вопрошающего: «И что, люди и впрямь смотрят эту штуковину?» На что мне ответили: «О да! Сейчас это широко популярно!»

Северная страна

Николай Фробениус. «Адская притча» (фото: fictionbook.ru)

– Представьте, что Норвегия – это роман. Каким мог бы быть этот роман? Каковы были бы его персонажи? Каков мог бы быть (если он вообще нужен) конфликт этого романа? В какой технике он мог бы быть исполнен?
Ларс Сааби Кристенсен: Мне сложно ответить, потому что вопрос… действительно очень хороший. Норвегия – роман на множество страниц, с множеством глав, написанных в разных стилях, возможно, даже на нескольких языках. Его главной героиней стала бы гордая и сильная женщина, разрывающаяся между городской и деревенской жизнью.

Эрленд Лу: Если бы Норвегия была книгой, это была бы книга для детей. У нас огромное количество ресурсов и богатств, и в тоже время мы очень мало имеем отношения к реальным мировым проблемам. Наши политики, к каким бы противоположным лагерям ни относились, по преимуществу друзья. Если бы Норвегия была романом, это был бы бульварный роман о любовной связи между доктором и медсестрой в какой-нибудь больнице.

Ханне Эрставик: Конфликтом былo бы… поглощение фирмы. Да, капитализм и материализм – наши главные конфликты. И все, что из них вытекает: одиночество, изоляция.

Тургрим Эгген: Я уже, конечно же, написал такую книгу. Мой последний роман «Номинальная стоимость» (2003) можно назвать амбициозной попыткой описать и разделаться с норвежским обществом одним злодейским ударом. Конечно, он нуждается в дополнениях, преимущественно исторических. Главные герои этого романа – правящая верхушка социал-демократов, ведущие фигуры из сферы медиа и технократы-капиталисты. Я попытался рассказать историю не с традиционной аутсайдерской точки зрения, а с самой что ни на есть «инсайдерской». Конфликт здесь такой: солидарность и единство с одной стороны, амбиции и жадность – с другой. Литературная техника – триллер с элементами сатиры и даже фарса. Извините, что, отвечая на вопрос, я потянул одеяло на себя, но не вижу иного способа сформулировать это все еще раз. Кстати говоря, может быть, вам будет интересно: мой новый роман повествует о коммунизме.

На эту тему
• Купленная революция, или Проданный нелоготип
• Крик одинокого ястреба
• На пороге вечности
• Памяти Джона Фаулза
• Леннон, Высоцкий, Дассен: три цвета времени
• Стравинский в лесах

– Могли бы вы представить себя скальдом в средневековой Норвегии или Исландии?
Эрленд Лу: Мне никогда не задавали подобных вопросов, и я бы с радостью ответит на него, однако я попытался – в течении нескольких секунд – представить себя скальдом и понял, что нет, не могу. Никоим образом.

Ларс Сааби Кристенсен: Я бы никогда не стал воином. Соответственно, я был бы скальдом. И попытался придумать стихотворение такой красоты, чтобы все воины сложили оружие.

Тургрим Эгген: Очень даже мог бы. Я был бы поэтом-воителем, мой мечь разил бы так же беспощадно, как и мое перо. И, скорее всего, – горьким пьяницей. Подобный типаж был весьма распространен в Скандинавии в Средние века. Дворы ярлов были слишком бедны, чтобы позволить себе содержать неприбыльного барда или скальда, вот их и использовали на поле брани. Поэзия могла быть тогда яростной и воинственной. Это был своего рода закаленный в боях минимализм. Мне, к слову сказать, нравится их язык. Надеюсь, моя поэзия была бы хороша, и тогда мне не пришлось бы прибегать к насилию, подобно всем этим паскудным викингам.