Работа с пустотой

Симпозиум «Охота на Харуки» состоялся в университетах Токио, Кобэ и Саппоро на деньги японского МИДа. Сам Мураками в это время работал в Кембридже. На запрос его офиса, как он относится ко всей этой чехарде, мэтр пожал плечами и немного смущенно ответил: «Ну, если столько людей этим занимается, значит, это зачем-нибудь нужно». А приглашение поучаствовать писатель мягко отклонил «ввиду чрезвычайной занятости в университете».

Как отмечала свихнутая на статистике японская пресса, «это было первое в истории международное собрание подобного масштаба, на котором официальным языком общения служил японский, а не английский».

Светило японской литературы

Ричард Пауэрс

Открыл симпозиум американский писатель Ричард Пауэрс. У мистера Пауэрса был высокий квадратный лоб и позитивно-задумчивый взгляд. Через синхронного переводчика он прочел короткую, но энергичную лекцию о последних достижениях в мировой нейрофизиологии.

Выяснилось, сообщил он, что обезьяны умеют мыслить «индивидуальными имидж-паттернами (образцами видений)», похожими на моментальные сны. Главная же разница между нашими грезами и дремами обезьян – в том, что обезьяний мозг в принципе не шизофреничен. А человеческое сознание расщеплено на бесчисленное множество персоналий.

Революционность же литературного метода, которым работает Харуки Мураками, как раз и заключается в том, что на примере своих гиперсюжетов он исследует принципы работы человеческого сознания в условиях расщепленной индивидуальности.

После мистера Пауэрса переводчицы из Скандинавии и Франции говорили о «неповторимости авторской интонации» в произведениях мэтра. Китаянки рассуждали о «необычных для азиатской литературы женских образах героинь его романов».

Профессор Джей Рубин, автор книги «Мураками и музыка слов» (и, как оказалось, отменный блюзмен), делал очередной упор на музыкальность текстового потока.

Наконец пришлось выступать и мне.

– Как известно, – начал я наугад, – отец и дед Мураками были дзен-буддийскими священниками...

Я рассказал им все, что сумел. Пусть кто может, расскажет лучше.

Я напомнил, что в процессе жизни личность человека постоянно растаскивают в противоположные стороны две силы: одна тянет ее к целому числу, другая к нулю. Что как раз об этих «равновеликих силах» писал Танидзаки в «Заметках об искусстве».

Мураками же нашел принципиально новый и яркий способ изображения этих сил. Это и рассматривает как особую заслугу видный японский критик Норихиро Като, собравший команду из более двадцати рецензентов для составления уникального справочника по творчеству писателя. И вот к каким выводом он приходит.

«Сверхзадача Харуки Мураками – вывести литературу к принципиально новым, куда более просторным горизонтам, конструируя повествование таким образом, чтобы оно рассматривало не только исчезновение личности, но и то, что с человеком происходит после этого. Задавшись такой целью, он стал сознательно использовать приемы и спецэффекты, применяемые в фильмах ужасов, кинофантастике и «дешевом» фэнтези о зомби, шизоидах, призраках, медиумах и т. п. – создав, таким образом, новый метод в литературе (атарасий бунгакутэки сюхо)».

Иначе говоря, проза Мураками – это литература визуализованных ощущений. И воспринимать ее следует так, как если бы мы смотрели кино.

Исчезновение личности

Харуки Мураками

Чем же именно отличается Мураками от американских писателей, на которых он поначалу так равнялся?

Выражаясь терминами ядерной физики – тем, что, в отличие от «просто физиков», он наконец приступил к расщеплению ядра. Взял атом (a+tom), который до сих пор считался неделимым, расколол его, проник к ядру, расщепил ядро – и получил безграничный доступ к колоссальной энергии нового типа. По крайней мере, с конца XIX века и до сих пор ядро литературы – человеческая индивидуальность – считалось неделимым по определению (in+dividual).

Почему же сами японцы так до конца и не понимают, в чем феномен Мураками? Только ли потому, что в Японии, чтобы тебя признали классиком, неплохо бы сперва помереть?

Не думаю. Просто, видимо, еще мало кто осознает до конца, что с погружением в нулевые годы нового века человек и волк внутри нас, по Гессе, уже заглянули друг другу в глаза.

«Тогда они должны будут либо взорваться и навсегда разойтись, – предрекал Гарри Геллеру неизвестный автор трактата, – либо у них появится юмор и они вступят в брак по расчету»...

Это уже происходит с нами. Мы расслаиваемся на персоналии. Постоянно. Прямо сейчас. Нас с вами внутри уже не двое. Вам придется это выпить, господин полковник из «Конца света», иначе вы не встанете на ноги. Мало того: нет больше «вас» или «нас», есть одно сплошное истерзанное, окровавленное «мы». Совсем как японский шпион Ямамото, с которого сняли кожу живьем, в «Хрониках Заводной Птицы».

Ничего, Ямамото-кун. Потерпи немного.

Тибетские монахи уже раскрыли миру свой опыт медитаций в состоянии клинической смерти и трипами оттуда в бардо. А северные шаманы уже рассказали духам верхнего неба о болезнях пяти наших душ. А Тимоти Лири выучил все семь языков бога. А все науки мира уже договариваются между собой о том, как найти формулу силы, которая сдерживает этот мир именно в том порядке, который есть, а не в каком-либо другом. А профессор Хоукинг сотоварищи уже сосчитал все тридцать шесть измерений Вселенной. Из которых мы пока можем представить максимум пять или шесть.

Но это пока!

Ведь иглы все тоньше, а лезвия все острей. Ведь только узрев Бесконечность, мы сможем удостовериться, что этот Процесс неостановим... И, может, хоть тогда наконец успокоимся?

«Рассказывание историй лечит, – твердит нам Мураками вот уже двадцать лет подряд. – Я хочу исцелиться»...

Я закончил речь и спустился в зал. И тут ко мне подбежал, раскланиваясь на ходу и протягивая визитку, издатель из фирмы «Коданся».

– Спасибо за бесценную информацию!

– Какую информацию? – испугался я.

– Ну как же! – удивился издатель моей наивности. – Никому в Японии Мураками никогда не говорит о том, что его предки были практикующими буддистами... Так вот, оказывается, в чем дело!

Мураками как объект

Обложка книги Клиффорда Саймака «Заповедник гоблинов»

В «Заповеднике гоблинов» описан чудесный эффект, который производят на людей картины некоего гениального художника. Пока мы вдумчиво разглядываем его полотна, глаз не замечает ничего необычного – пейзажи как пейзажи, пусть даже и неземные. Но в миг, когда взор отрывается от полотна, нам вдруг кажется, будто там, на картине, присутствует что-то еще. То, что наши глаза ловили, но не поймали.

Невзирая на «репутацию» Клиффорда Саймака, в подобной технике нет ничего фантастического. В разные времена и в разных частях света служители разных муз называли этот фокус по-разному. Одни пытались овладеть им сознательно. Другие пользовались интуитивно. Третьи вообще ничего «этакого» не чувствовали и плохо понимали, о чем вообще речь. Однако техника эта была успешно канонизирована в Юго-Восточной Азии, а уже на практике ее до филигранности отточили жители Страны восходящего солнца.

Так, если зайти в традиционный японский дом, взгляд тут же провалится в «токонома» – неглубокую нишу в стене. В ней может стоять ваза с веточкой икебаны. А могут висеть иероглифы тушью на шелке. Но, так или иначе, назначение у этой ниши вполне практическое. Сидя напротив «дырки в стене», обитатели дома приводят свои мысли в порядок и слушают тишину.

И когда меня спрашивают, в чем же секрет популярности романов Харуки Мураками в России, мой мысленный взор в очередной раз проваливается в пустоту. По-японски это называется «кукан» (буквально - «воздух между объектами») – элемент, без которого не обходится ни одна японская композиция. В дизайне, живописи, литературе, музыке, в отношении к жизни-смерти у японцев обязательно присутствует этот самый Кукан.

На эту тему
• Памук стал лауреатом
• Масахико Симада: «Я не такой любитель Соединенных Штатов, как Мураками»
• У писателя Харуки Мураками воруют рукописи
• Дмитрий Бавильский: Литература, которую мы потеряли

Но как же насчет ответа на Главный Самурайский вопрос? – спрашивают меня, и я снова вздыхаю. И вспоминаю, как в прошлом году японский журнал «Гайко фораму» («Дипломатический форум») заказал мне статью под двуязычным названием «Вандерленд Мураками in Russia». Для спецвыпуска «Новые бренды, которые Япония могла бы предложить миру». В глянцевой обложке и с параллельным переводом на английский.

Что тут скажешь? Да, Япония отчаянно ищет для себя новую форму, которой она смогла бы покорить окружающий мир. Да, она ловит свою овцу в голове, чтобы либо взорваться с нею вместе, либо предложить ей брак по расчету. Либо что-то еще? Как бы там ни было, зверюга все еще на свободе.

О, как я ее понимаю.