Радуга в комнате Алексея Явленского

Правда, в остальные ночи музеи закрыты, но все равно такое впечатление, что им в последнее время надоело быть музеями. Надоела неподвижность. Им уже мало временных выставок, хочется, чтобы и с постоянными происходило что-то этакое…

Некоторые устраивают у себя ночью хеппенинги, в которых участвуют служители муз. Во время одного такого недавнего действа все бабушки в музейной униформе то и дело разводили руками и с загадочной улыбкой произносили: «Ну это очень современно!»

С места на место

Картина Франца Марка «Голубой всадник»

Так вот, недавно в Мюнхене была не самая «длинная ночь музеев», но состоялся ряд вернисажей, задача которых не столько в том, чтобы открыть что-то новое, но посмотреть на старое из какого-то другого угла.

В пинакотеке, к примеру, в этот день торжественно перевесили единственную из имеющихся там картин Леонардо и уже по этому поводу устроили вечерний вернисаж. Что-то подобное было и в других музеях.

В Ленбаххаусе произошел целый ряд перемен в основной экспозиции, связанных с организационными причинами, которые я уже не помню. Если так, на глаз: больше стало картин не только Явленского, но и Марианны Веревкиной. Все картины, не только этой, пары теперь иначе сгруппированы.

Они ведь были парой 25 лет, несмотря на то что сына Явленского родила домработница Марианны Веревкиной Елена Незнакомова. И только в 1919 году Явленский окончательно расстался с Веревкиной и официально женился на Незнакомовой.

Перевешиванием и прибавлением дело, впрочем, не ограничилось: то, что в Ленбаххаусе произошло и теперь происходит, можно на самом деле назвать словом «выставка».

Называется она «Голубой всадник в 21-м веке», идея проста и красива: четырем членам легендарной группы, существовавшей в Мюнхене в начале прошлого века, оказывают прием четыре современных художника. «Пожимают руки», или, если угодно, «снимают шляпы», разбиваются на пары (тут уже не надо кавычек), и после этого, что называется, играют «в четыре руки».

Распределение при этом получилось такое: Франц Аккерман с Францем Марком, Томас Деманд с Аугустом Маке, Олафур Элиассон с Василием Кандинским, Катарина Гросс с Алексеем Явленским.

Мне понравилось то, что получилось у последней пары, но, как правило, о том, что по-настоящему понравилось, как-то и не особенно хочется писать.

В сознании вспыхивают слова, которые выведены на фронтоне Ленбаххауса тоненькими светящимися трубочками: «You can imagine opposite». По крайней мере, восторг стоит поберечь для «транслитерации» завершающего аккорда, для начала же больше подойдет рассказ о действующих лицах, исполнителях, декорациях…

Несмотря на то, что в том-то и состоял, как я его понимаю, весь фокус, чтобы трудно было сказать, «кто здесь мир, а кто здесь окно» (и не только по поводу тех картин Явленского, в которых окно превращается в человеческое лицо).

Исторический экскурс

Ленбаххаус – самый замечательный музей города Мюнхена

В общем, чтобы понапрасну не наводить тень на плетень, по порядку. Ленбаххаус – самый замечательный музей города Мюнхена. Он расположен в здании, в котором жил Франц фон Ленбах – художник-портретист, известность которого достигла таких масштабов, что он сам стал олицетворением искусства кайзеровской Германии.

Был он не только автором знаменитого портрета, но и близким другом Отто фон Бисмарка, не раз принимал его в этом своем великолепном, стилизованном под итальянскую виллу доме, с балкона, выходящего на Кенигс-плац друг выступал с речью.

Дом был построен в 1887 году и сам по себе представляет собой шедевр зодчества: сочетание фонтанов, фронтонов, черных садовых скульптур и растений способно приласкать любой, даже самый суровый взгляд на вещи.

Когда в 1957 году в день своего 80-летия Габриэла Мюнтер сделала городу подарок – огромное собрание картин Василия Кандинского и других членов группы «Голубой всадник», власти города решили, что лучшего места, чем дом Ленбаха, ставший к тому времени муниципальной галереей, для хранения сокровищ не найти.

И началась вторая жизнь этого дома. Бывшие хозяева его – их тени, предметы обихода, несколько картин фон Ленбаха, – все это теперь находится в некоторых комнатах на первом этаже, остальные же залы и весь второй этаж заняли художники «нового времени».

В начале идут картины представителей югендштиля, потом – группы «Голубой всадник», в которую, кроме вышеупомянутых имен, входили Пауль Клее, Лионел Файнингер и Габриэла Мюнтер.

Участие в работе группы принимал и композитор Шенберг – по сути, Мюнхен, считающийся в Германии местом, где время течет медленнее, чем в Берлине, Гамбурге или Франкфурте, неожиданно для себя стал колыбелью авангарда.

Потом была Первая мировая, художники разъехались кто куда, Кандинский – в Россию... Габриэла Мюнтер, с которой его связывали 12 лет близких отношений, осталась как бы хранительницей очага. Не семейного – в России Кандинский женился на Нине Андреевской, – но какого-то другого: в своем домике в Мурнау она хранила картины Кандинского и других членов группы.

Даже в то время, когда после выставки «Дегенеративное искусство» были выданы ордеры на арест всех картин этих художников и они были изъяты из всех немецких музеев.

Но на чердак домика в маленьком поселке у подножия Альп никто из наци так и не забрался, картины были таким образом спасены и впоследствии составили ядро постоянной экспозиции Ленбаххауса.

После дальнейших пополнений эта коллекция стала самым большим в мире собранием творений «Голубого всадника» и раннего Кандинского. Кроме этого, в доме всегда есть место еще и для нескольких временных выставок «ну очень современных» художников.

Темы и вариации

Работа Габриэлы Мюнтер

В данный момент два зала на первом этаже отданы Францу Аккерману. А галерея «Кунстбау», которая находится не в самом доме, а под землей – над близлежащей станцией метро «Кенигс-плац», но считается частью музея (вы проходите туда по тому же билету), отдана датчанину Олафуру Элиассону. Оба они участвуют и во встрече с «Голубым всадником».

Название композиции Элиассона в тоннеле «Кунстбау» должно напоминать о песенке Йозефа Бойса «Солнце вместо Рейгана». «Regen» - дождь, «Regean» - Рэйган, а цветовая рапсодия Элиассона называется «Солнце вместо дождя». Что-то вроде гигантского калейдоскопа, в центр которого попадает сам посетитель.

Но в рамках выставки «Голубой всадник в 21-м веке» роль Элиассона совсем не так заметна, а поначалу вообще непонятно, к чему она сводится. Большой зал с полотнами Кандинского переходного периода: сверхплотная материя этих полотен уже не нуждается в четких формах…

Позади остаются несколько комнат с ранними работами, совсем не похожими на те, что обычно возникают в памяти при упоминании его имени, мягкие осенние пейзажи, горные ландшафты в окрестностях Мурнау, краски и линии не слишком отличаются от висящих рядышком работ Габриэлы Мюнтер.

Иногда еще угадываются какие-то антропоморфные фигуры, а может быть, это только кажется, свет медленно гаснет в зале, как в театре перед началом спектакля, а потом снова становится ярче… И это - все, чем смог «подыграть» Элиассон Кандинскому – очевидно, все силы «осветителя» ушли на «подземное солнце», всходящее в это же время в тоннеле «Кунстбау».

Метро и немцы

Задача оформления с помощью «окаймления» зала, в котором висят картины, пусть даже и Марка, кажется, должна была быть для Аккермана вполне органичной

Все художники, встречающие «Голубого всадника» в 21-м веке, примерно одного возраста. Вот годы их рождения: 1961, 63, 64, 67.

Франц Аккерман, скажем так, весьма почтительно встречается с Францем Марком - не приближаясь даже на расстояние вытянутой руки, он заполняет в основном углы помещения, заклеивает грани между потолком и стенами.

Его собственные картины - огромного формата - находятся на первом этаже. Кроме того, произведение Аккермана видят пассажиры мюнхенского метро – это оформление станции «Георг-Браухль-Ринг».

И в дизайне станции, и в картинах, которые выставлены в Ленбаххаусе, видно стремление Аккермана совмещать в одной плоскости миры, метрики которых сильно отличаются друг от друга.

Так что задача оформления с помощью «окаймления» зала, в котором висят картины, пусть даже и Марка, кажется, должна была быть для Аккермана вполне органичной. Наверно, можно увидеть некую перекличку между кристаллическими зверями Марка и ломаными «потеками» Аккермана...

Что уже вряд ли возможно - какая бы то ни было перекличка - в следующем зале, где Аугусту Маке в 21-м веке выпало встретиться с бумажным демиургом Томасом Демандом.

Деманд вообще-то делает из бумаги точные копии фрагментов реального мира в размере 1:1, фотографирует их и сразу же после этого уничтожает.

Несуществующий, но существовавший - что существенно - бумажный мир включает в себя бесчисленные офисы, деревья за проволочными заграждениями, туннели, лестничные клетки, школьные переодевалки, гроты со сталактитами и сталагмитами - все не поддается перечислению.

И грот, к примеру, на фотографии невозможно отличить от настоящего. На создание его ушло 15 тонн бумаги, причем сам грот Деманд никогда не видел – так он, по крайней мере, говорит в опубликованном не так давно диалоге с Александром Клюге.

Ему попалась на глаза почтовая карточка с фотографией грота на Майорке, и все, воображение заработало...

Хотя при чем тут воображение?

Неизвестно, что там работает... Скорее память… Одна из статей о Деманде называлась «Синдром Альцхаймера», но, по-моему, то, что делает Деманд, не поддается четкому диагнозу.

Возвращение вперед

Там было видео – зритель как бы снова и снова въезжал в тот самый подземный туннель, в котором разбилась леди Ди

Но, возможно, нуждается в неологизме: Деманд дежавюирует окружающую его реальность…

Кажется, «Дежавю» называлась и первая из увиденных мною работ, в лондонском музее «Тейт». Там было видео – зритель как бы снова и снова въезжал в тот самый подземный гараж, в котором разбилась леди Ди. Разумеется, все при этом было из бумаги.

Можно долго говорить о Томасе Деманде – окончившем, кстати, Мюнхенскую академию искусств, – но это вряд ли имеет отношение к тому, что встретило Аугуста Маке в 21-м веке. Просто обои его там встретили, для бумажного демиурга

их изготовление было, наверное, парой пустяков. В отличие от Аккермана, не приближающегося к работам Марка вплотную, Деманд заполнил собой сплошь все стены – под картинами тоже, но, повторяю, его приближение достаточно невинное – обои...

Ну, может быть, похоже на обои, которые «покрасил» бы Джексон Поллак. Хотя живопись Поллака, как оказалось, всегда можно отличить от подделки.

Поллак умудрялся так разбрызгивать краску над холстом, что получавшийся узор каким-то удивительным образом всегда оказывался фракталом. А у подделок, или, точнее, по-делок - «под Поллака», фрактальная структура отсутствует.

И, наконец, Явленский

Картина Алексея Явленского

Наконец, то, что мне понравилось: встреча Катарины Гросс с Алексеем Явленским. Это действительно «игра в четыре руки», при этом «эффект погружения» здесь намного сильнее, чем у светохудожника Элиассона, и даже не в зале с Кандинским, а в тоннеле «Кунстбау», где у него работают сотни компьютеров.

У Катарины же Гросс все очень просто: темный паркетный пол, забрызганный из баллончников светящейся радугой кислотных оттенков…

Забрызгана еще и одна из стен, вместе с картиной Явленского, но это – конечно же, имитация, человек, который периодически заливает картины кислотой (не галлюциногенной, а соляной или серной, точно не помню), в данный момент отбывает очередной срок.

Это он залил картины Дюрера в Мюнхенской пинакотеке и совершил еще целый ряд «подвигов», последний - в Рийк-музее в Амстердаме, в июне этого года.

Чуть было не написал его имя… Нет, имя его – Герострат. Картина, залитая (как бы) струей из баллончика, напомнила мне и об этом… Но радуга под ногами – уже совсем о другом... Краски Катарины удивительно хорошо перекликаются с Явленским.

Не знаю, должна ли там быть – по замыслу – полутьма, или так было только во время вернисажа, уже было довольно поздно, и странное это чувство – оказаться в музее ночью, кажется, что что-то вот сейчас может произойти…

И оно происходит – дуэт Катарины Гросс и Алексея Явленского в темном зале «Ленбаххауса», по-моему, действительно тянет на то, чтобы называться чудом. Синестезия - восприятие красок как нот - становится здесь доступной и для посетителя, который не является (подобно жителю соседней комнаты – Кандинскому) стихийным синестетиком.

Все равно вы слышите эти краски и понимаете, что здесь играют в четыре руки.

И как играют! You can imagine opposite...