Контрреволюция в Большом

Роман Муравицкий исполняет партию Пинкертон (в центре), Валерий Гильманов исполняет партию Бонза (справа) (фото ИТАР-ТАСС).

Страсти по этому поводу разгорелись нешуточные. Особенно усердствовали депутаты Государственной Думы и активисты молодежных движений. Однако, руководство Большого заняло жесткую позицию: «долой рутину с оперных подмостков». Театр, прежде всего, живой организм и поставщик зрелищ, за которые голосуют не в Думе, а собственным рублем. Поэтому репертуар должен быть подвижен, интересен и разнообразен. На уровне мировых стандартов. Тогда не только публика потянется, но и уважение труппе обеспечено.

Театральные инсталляции

Адина Нитеску исполняет партию Мадам Баттерфляй (фото ИТАР-ТАСС).

Постановка Уилсона в стенах Большого Театра выглядит еще более радикальным предприятием, нежели оперный опус наших соотечественников. Творческий метод американского постановщика является авангардным зрелищем, более близким к contemporary art (в смысле – искусству текущего момента), нежели к традиционной оперной постановке.

Роберт Уилсон – один из самых восстребованных в мире режиссеров-постановщиков, хотя, в первую очередь, он – дизайнер, сценограф и художник. Актерами и музыкой Уилсон пользуется как не самыми важными красками, куда важнее насыщенный яркими цветами пустой экран, на фоне которого идут его постановки или световая партирура, разыгранная как музыкальное произведение. Как по нотам, «изменчивая в каждой мине...» Тем более что, как правило, актеры в постановках Уилсона статичны. Маэстро ставит им каждый жест, каждый поворот головы, каждое движение ресниц.

Вот и выходят многочасовые инсталляции, застрявшие между театром и изобразительным искусством. Влияние Уилсона на спектакль тотально. Суть происходящего выхолащивается, на смену смыслу приходит эффектная картинка, которая говорит сама за себя. Должна говорить. Из этого сочетания статики и традиционных видов искусств и рождаются искры новых ощущений и смыслов.

Эстетическая контрреволюция

Адина Нитеску исполняет партию Мадам Баттерфляй (фото ИТАР-ТАСС).

Кажется впервые, Уилсону удалось в своем творчестве преодолеть главное проклятье театра – литературность. В театре всегда много слов. Даже если слов немного. Даже если актеры молчат или пропевают бессмысленные арии. Потому что литература – это еще и сюжет, это и еще особое отношение к миру вокруг.

Уилсон лишает свои спектакли привычных причинно-следственных связей, отныне все составляющие зрелища оказываются равноудалены. Революция, которую совершил Уилсон в театре можно сравнить с революцией, которую в кинематографе совершил Антониони, когда литература уступила место самодостаточному визуальному ряду.

Оттого спектакли Уилсона кажутся модными, актуальными: давно замечено, что в современной культуре, уставшей от обилия информации, произведения искусства достигают своей цели когда выламываются из жестких жанровых жанров.

То есть, театру сегодня для того, чтобы быть театром уже не нужно быть театром (вспомним документальные драмы), поэзии лучше не быть поэзией (любовное короткое sms воздействует куда сильнее поэтической подборки в толстом журнале), и т. д. Между Платоном и Кантом современное искусство выбирает Канта: отныне красоту можно увидеть везде, где ты сам этого захочешь. Так устроен взгляд современного человека.

Но есть и прямо противоположный подход. Так, Уилсон концентрирует эту красоту до самого предельного состояния. Он считает, что только так можно бороться с безумием самого вымороченного и искусственного театрального жанра. Для Большого Театра, признанного оплота традиционного подхода – это, между прочим, ползучая эстетическая контрреволюция.

Ведь у нас постоянно забывают, что в оперу принято ходить смотреть, а не только слушать.