Максим Соколов: Победа над ненавистью

«Максим Юрьевич, – говорил адвокат. – Вы же способный человек и владеете словом. Так что же мешало Вам выразить Вашу мысль таким образом, чтобы не подставляться под иск?» Крыть было нечем, потому что ничего не мешало, кроме собственной распущенности.

Когда граждане предварительно подготовлены и обструганы до кондиции оцилиндрованных бревен, им можно дать гораздо больше политической свободы

О поучениях адвоката я вспомнил теперь, когда случился прескверный казус с обозревателем РИА «Новости» Н. Троицким, по оперативному сигналу неизвестного доброжелателя уволенным из свободолюбивого перестроечного агентства за негодные слова, которые Троицкий написал в своем ЖЖ-дневнике про берлинский парад педерастов и про его участников. Когда его уволили, сторонники мужеложства, толерантности и гражданского общества всласть покопытили павшего, уличив его во всех смертных грехах. Никак не желая уподобляться им, все же замечу, что в одном отношении обозреватель все же в самом деле погрешил против журналистского профессионализма. Который заключается в том, чтобы самому не помогать доброжелателям, для чего не надо давать прямого повода для исков и доносов. Все мы люди грешные, но в нашей профессии все же надо себя контролировать. Всегда можно сказать то же самое другими словами.

Хотя при этом надо понимать, что речь идет всего лишь о необходимом условии, которое совсем не обязательно окажется достаточным.  Во время триумфа толерантности и общечеловеческих ценностей злополучного Троицкого уже успели сравнить с Артуро Уи, каковой брехтовский персонаж вполне однозначным образом списан с А. Гитлера, а сама пьеса завершается гневным предостережением: «А вы учитесь не смотреть, а видеть, // Учитесь не болтать, а ненавидеть. // Хоть человечество и было радо, //Отправив этих выродков налево, // Еще плодоносить способно чрево, // Которое вынашивало гада». Так божия корова Коля Троицкий от своей невоздержности на язык оказался тем самым предреченным гадом из плодоносящего чрева. Еще хорошо, что не зверем из бездны.

Хорошего, впрочем, мало. Когда прогрессивная общественность во главе с главным десталинизатором М. А. Федотовым, также вполне одобряющим кинжальное по скорости упромысливание Троицкого, находятся в смысле правовой, языковой, просто человеческой культуры на уровне районного оперуполномоченного НКВД, квалифицирующего возглас запальчивой базарной бабы «Чтоб ему повылазило!» как террористические намерения, вспоминаются слова, что театр начинается с вешалки. Это не слишком склоняет к дальнейшему спектаклю.

В данном случае РИА «Новости» сильно отошло от позднесоветского этоса, когда правильной и достойной реакцией на донос для начальника/парторга считалось – понятно, что сообразно с возможностями – спускание дела на тормозах. То есть блеятельная беседа «Так-де, батенька, негоже, надо-де, батенька, отмобилизовываться» и если совсем без взысканий нельзя, то какие-нибудь несерьезные кары. Если кара за то, что где-то не то брякнул, происходила по полной программе, это означало либо то, что начальник хочет быть святее Лубянки – степень любви и уважения к таким начальникам нетрудно представить, либо то, что сверху уж очень сильно надавили – «Поймите, Николай, у меня семья и дети». Что несколько более понятно, но также оставляло общее весьма неприятное ощущение.

Восстановление практики, когда жизнь ломается по сигналу о неосторожно сказанном слове – если хотите, то восстанавливайте, но тогда, наверное, не стоит изображать из своей конторы кузницу и здравницу, в которой, несмотря на тяжкий гнет режима, выстрадывается грядущая заря свободы. Тут бы что-нибудь одно – либо выстрадывание зари, либо сверхоперативная реакция на «стук-стук-стук».

У России есть две традиции. Одна – когда Федор Иоаннович, которому читают донос: «И в пьяном виде часто ругаются негодными словами», резонно замечает: «Да кто же слов не говорит негодных, когда он пьян?». Другая – неукоснительное запускание карательных мер по одному лишь возгласу доносителя «Слово и Дело Государево!». В случае с РИА «Новости», правда, Слово и Дело не Государево, а несколько другое, гораздо более политкорректное и даже радужное, что, впрочем, краше не выглядит.

Общая же изжога связана с тем, что казус показал некоторые черты светлого будущего, когда и совершенно частным образом лишнего отнюдь не скажешь. Говоря об эпохе Людовика XIII и г-на де Тревиля, рассказчик в «Трех мушкетерах» дает парадоксальное определение – «Время меньшей свободы, но большей независимости». Что применимо и к России, где не сильно свободная политическая система сочетается с весьма большой независимостью частных мнений. В отличие от просвещенных стран, где много большая политическая свобода сочетается с такой политкорректной цензурой мнений, при которой не забалуешь.

Особого парадокса, впрочем, нет. Когда граждане предварительно подготовлены и обструганы до кондиции оцилиндрованных бревен, им можно дать гораздо больше политической свободы, поскольку от столь отшлифованного материала особых сюрпризов ждать не приходится. При отсутствии предварительной оцилиндровки возможны самые неожиданные взбрыки, с чем и связана значительно большая несвобода российской политики.

У каждого варианта есть свои достоинства и недостатки, но уездный Сен-Симон Коля Троицкий в любом случае никак не был оцилиндрованным бревном – скорее уж деревом суковатым и кряковистым. За что и пострадал, ибо таких не берут в прекрасный новый мир.