Павел Данилин: Сила, брат, в правде!

После саммита Евросоюза и после визита президента Франции Николя Саркози осталось впечатление, что Запад находится в глубоком ауте, попросту не понимая, что же хочет сказать Россия своими действиями? Что имеет в виду Кремль, когда говорит на языке ценностей? Что подразумевается под мессиджем, который был послан руководством нашей страны западным элитам.

Грустно признавать, но еще с хрущевских времен Запад привык к лицемерной политике Москвы, к готовности элит нашей страны продавать те или иные интересы, поступаться ценностями. Любые слова Кремля сразу же требовали толкователей-кремлинологов, которые переводили двуличный воляпюк советских лидеров, а также новой русской элиты на понятные Западу словоформы.

Безусловно, суверенная демократия как идеология требует дальнейшего развития, возможно, требует и изобретения нового термина

Когда президентом стал Путин, Россия начала учиться говорить то, что думает, и то, чего хочет. Но толкователи на Западе так срослись со своей привычной ролью, что продолжали толмачить второго президента России по-своему, по-старому. Нас слушали, но слышали некорректно. А иногда и попросту игнорировали из-за нашей слабости.

По мере того, как Россия становилась сильнее экономически, росло и политическое значение. Но нас по привычке не слышали. Поэтому когда путинский стиль – аккуратный и доброжелательный (сентябрь 2001 года) - сменился на жесткий и требовательный (февраль 2007 года), мало кто на Западе обратил на это внимание. Когда президентом стал Дмитрий Медведев, Вашингтон и Брюссель оказались совершенно не готовыми к тому, чтобы услышать позицию России. Это тем более печально, что Москва к настоящему времени прекрасно научилась говорить на том же самом языке, что и страны Запада – на языке ценностей.

Однако оказалось, что, когда мы говорим о морали и нравственности, нас тем более не собираются понимать, прикидываясь глухонемыми. Москва заявляет: убивать граждан России преступно. Нам в ответ из Брюсселя доносится: «надо соблюдать территориальную целостность Грузии». Умелая манипуляция языком и смыслами приводит к тому, что нам опять навязывают игру на той площадке, где мы не сильны. Нас уверяют, что, когда Москва говорит о нравственности и человеческих ценностях, это несовременно, что мыслить надо цифрами, индексами, галлонами и кубометрами.

Но нужно ли менять стилистику и подстраиваться под конъюнктурное требование вот сейчас, в этот конкретный момент? Представляется, что делать этого не стоит по нескольким причинам.

Когда президентом стал Путин, Россия начала учиться говорить то, что думает, и то, чего хочет (фото: Артём Коротаев/ВЗГЛЯД)

Безусловно, можно быстро и безболезненно, на первый взгляд, перейти от ценностного дискурса на язык торговцев. В конце концов, мы прекрасно умеем на нем разговаривать. За прошедшие полвека впитали в себя торговую стилистику. Но дело в том, что, отказываясь от языка ценностей, мы лишаем себя важнейшего инструмента дипломатии – общения с народами, минуя элиты.

Да, европейская элита демонстрирует чудеса перевертыша, превращаясь из радетелей прав человека (как в случае с Косово) в яростных сторонников территориального единства (в случае с Грузией). Но население стран Европы прекрасно понимает именно тот язык, на котором сейчас говорит наша страна. Торговцев на мировой арене не уважают. Уважают тех, у кого есть свое слово, свой стиль, свой идеал, а главное, своя сила.

Россия заявила о том, что намеревается строить внешнюю политику, исходя из ценностей. Это, безусловно, не исключает торговлю за кулисами. Но на поверхности доминирует именно ценностный ряд.

Если бы Россия вдруг заговорила на языке торговца: «Мы вам газ, вы нам нейтрально-благожелательное отношение», или «Мы вам признание Косово, вы нам – признание Южной Осетии и Абхазии», она сразу же потерпела бы поражение. В первую очередь, в глазах собственных граждан, так как позиция абсолютной моральной правоты, которую занимает сейчас Кремль, гарантирует беспрецедентную поддержку всей внешнеполитической активности Москвы. Но также Россия потеряла бы лицо и в глазах западных бюрократов, которые снова получили бы подтверждение, что все наши слова «не всерьез». Наконец, что немаловажно, Россия потеряла бы уважение в глазах многих рядовых европейцев.

Не секрет, что среди европейской общественности отношение к России в последнее время улучшается. Об этом свидетельствуют многочисленные опросы общественного мнения, об этом же свидетельствует и то, что в ходе осетинского конфликта блоггеры ряда стран, таких как Испания, Португалия и Словакия последовательно поддерживали позицию Москвы. Все это дорогого стоит.

Не в последнюю очередь благодарить за это надо наш ценностный дискурс. Мы, подчеркну снова, говорим на понятном рядовому европейцу языке, тогда как их лидеры занимают лицемерную позицию.

Наконец, следует сказать и о том, какой мессидж содержит наш новый внешнеполитический дискурс, в рамках какой идеологии идет его развитие. Речь идет, безусловно, об идеологии суверенной демократии. От Мюнхенской речи до операции по понуждению к миру прошло всего полтора года, но насколько существенно изменилась идеологическая составляющая российской политики...

Впрочем, слово «изменилась» здесь неуместно. Речь идет о том, что впервые за десятилетия появилась идеологическая составляющая внешнеполитического курса Москвы. Это сразу же снабдило дипломатию новым и очень мощным оружием. Достаточно посмотреть в глаза министра иностранных дел Сергея Лаврова или представителя России при ООН Виталия Чуркина, которые пламенно защищают интересы страны и интересы российских ценностей, чтобы понять это.

Безусловно, суверенная демократия как идеология требует дальнейшего развития, возможно, требует и изобретения нового термина. Впрочем, если почитать западные СМИ, станет ясно, что именно этот термин они используют для характеристики современной российской политики. А раз мы – русские – уверены в том, что политика нашей страны моральна и справедлива, то менять хорошее на лучшее сейчас, когда мир лихорадит кризис, кажется не самым уместным решением. Тем более, что идеология суверенной демократии уже доказала, что она работает и прекрасно сочетается с новым ценностным дискурсом во внешней политике.