Андрей Архангельский: Новая серьезность

Мои коллеги - колумнисты газеты ВЗГЛЯД уже писали о том, насколько вызывающе не совпадают привычный формат нашего телевидения – развлекающий, надсадно веселящий, убаюкивающий – и военные сводки. Можно сказать и шире: потрясает, насколько современный образ жизни, навязываемый нам в качестве нормы, несовместим с реальностью.

Человечество воевало всегда – почти без перерывов; война была и будет одним из главных и естественных, увы, двигателей истории. Страдание и смерть на войне, таким образом, были и остаются неотъемлемыми аспектами человеческой жизни. Раньше – в советском, допустим, массовом искусстве, это хотя бы подразумевалось – в виде обязательного процента тревожности в произведениях. Нынешнее массовое искусство, медиа (чей язык уже вполне сопоставим с «пустотным каноном» советского речения, по выражению Дмитрия Бавильского, язык, которым невозможно выразить никаких нормальных человеческих чувств) вовсе изгнали из массового сознания такие естественные человеческие реакции как сострадание или боль. Массовое искусство еще никогда не было так отчуждено от человека, как в 21 веке.

На фоне крови и жертв наши популярные песни и книги, наш хохот становятся не просто лишними – они кажутся дикими, абсурдными, оскорбительными

Война в этом смысле выглядит, конечно же, бОльшей реальностью, чем навязываемое телевидением искусственное «счастье». Реальное страдание, ворвавшись в нашу кукольную жизнь, тем больнее ударило обезжизневшее, выпавшее из реальности население обеих столиц.

Военная картинка оттенила наш собственный ужас бессмыслия.

Главный принцип современной поп-культуры – упрощение чувств, как выяснилось, наносит не только эстетический вред человеку. Бог бы с ним – но тотальное упрощение лишает человека способности воспринимать мир адекватно. Война только подчеркнула античеловечность всей нашей поп-культуры: на фоне крови и жертв наши популярные песни и книги, наш хохот становятся не просто лишними – они кажутся дикими, абсурдными, оскорбительными – по отношению к людям.

Нас долго убеждали: гламур – это и есть сегодняшняя жизнь, надо с этим мириться, как с новой реальностью. Однако уже сегодня можно констатировать: гламур не выдержал встречи со «старой» реальностью, рассыпался от первого столкновения. Война как бы всему назначила подлинную цену. Сообщения информагентств «Киркоров женится» или «Галкин готовится к свадьбе» ушли, судя по рейтингам посещаемости, куда-то на задворки, на информационную периферию, где им и положено быть. Скандал между Собчак и Гордон сегодня, спустя три недели, кажется буффонадой двух паяцев. Смех в телевизоре – это, кроме прочего, тоже теперь смех из прошлого. Так смеялись до 8 августа. 8 августа началась небольшая война на юге России – в историческом смысле небольшая – но каким-то образом эпоха раскололось, треснула, и этот смех уже – из прошлого.

Противоречие между гламуром, условно говоря, и войной, вопреки сложившемуся мнению, возникло не вчера, не 8 августа. Очень показательно, что войны – например, Первая мировая – заставали человечество в состоянии полураспада, кризиса, потери ориентиров – моральных и всяких. Но война в каком-то смысле всегда была и естественным завершением бессмыслицы – и поводом для возвращения общества к реальной жизни.

Культурный аспект войны состоит в том, что она возвращает в мир серьезность – и это влечет за собой кардинальную смену смыслов, стилистики, тем.

Пятидневная война в Южной Осетии, едва закончившись, дала такие тектонические трещины в сложившемся мире – разрыв с НАТО, ПРО в Польше, бессилие ООН, раскол в СНГ, явная поляризация мира, перетряска прежних договоренностей, объявление независимости одними и неприятие ее другими странами – при этом учтите еще финансовый кризис и падение цен на нефть – что, ей богу, нас еще судьбы безвестные ждут, как пелось в одной революционной песне. То ли еще будет.

Судя по всему, мировую культуру, кажется, ожидает новый виток серьезности – и надо сказать, что мир в широком смысле повеселился в этот раз на славу, лет так шестьдесят без перерыва.

Ощущает ли это общество, готово ли оно сегодня стать серьезнее?

За последние 20 лет в России сложилось устойчивое множество людей, которые привыкли жить за пределами информационного поля. У них свои новости, свои журналы и свои главные события. Эти люди оказались сегодня совершенно растерянными, не готовыми к критическим, пограничным ситуациям. Они еще и до сих пор продолжают жить «своей жизнью», не догадываясь, что она уже не «их».

Предыдущий звоночек для России был – Беслан. Тогда попса исчезла из телевизора на месяц примерно – однако потом все как-то забылось, и опять веселились безумно.

Мы все в этом смысле довеселились до точки – потому что понятие Зла совершенно исчезло из нашего культурного обихода. Постмодернистское перемешивание зла и добра, концепция «думай только о себе и своем теле, радуйся жизни» – бесчеловечны и нелогичны с точки зрения любого государства, и демократического, и автократического, и тоталитарного. Отсутствие внятной реакции на войну – как на самое типичное проявление зла – отражает степень беспомощности нынешнего общества. Я писал недавно, что война – это не повод примитивно делить мир на «своих» и «чужих». Однако еще более ненормально в таких ситуациях оставаться в состоянии социальной амнезии.

Массовое искусство всегда было якобы пацифистично, антивоенно – «цветы вместо войны», лесбийские ласки как ответ на войны мужского мира – это считалось своеобразным способом борьбы за мир.

Этот примитивный пацифизм на самом деле отражает скрытое равнодушие общества. Сознательное отрицание войны и игнорирование войны как явления – разные вещи. Неучастие и непонимание мира есть не борьба за мир, а потакание злу. Игнорирование войны, как показывает опыт последних десятилетий, никак не мешает самим войнам.

Инфантильность, плюшевая уверенность сегодняшнего цивилизованного мира в том, что тебя не могут убить по-настоящему, – до добра не доводит. Об этом и старинный знаменитый фильм Майкла Ханеке «Забавные игры», недавно адаптированный режиссером для американских зрителей. Люди, разнеженные комфортом, разъятые равнодушием – никак не хотят всерьез поверить в реальность зла. Им все – игрушечки. Им (и нам, зрителям) до последнего момента кажется, что сейчас безумие закончится, что зло снимет маску и скажет «я пошутило», или что сейчас добрый Бэтман прилетит и все разрулит. Мир 21 века оказался не готов к встрече со злом еще в большей степени, чем предыдущие поколения.

Какова же реакция на войну тех, кто составляет потенциальный средний класс – тех, кто по идее должен отнестись к этой войне наиболее серьезно?

Вот редактор «Афиши» Юрий Сапрыкин пишет колонку в последнем номере журнала – «Пока ты спал». Он признается читателям, что его «накрыло» новостями из Южной Осетии, когда война уже закончилась – «только тогда я понял, что что-то случилось». Человеку – а тем более журналисту, привыкшему жить информацией, читать газеты и смотреть новости – это признание покажется дикостью. Но ведь Сапрыкин искренен, он откровенно описывает свою реакцию на войну в рамках именно той мировоззренческой модели, которую его журнал в последние годы активно и искренне пропагандировал.

Эта популярная модель жизни продвинутого пользователя, в том числе, предполагает «не смотреть дурной телевизор», не читать «никаких газет». Это круто, это здорово, в этом есть известный вызов обществу – но это, согласимся, позиция гораздо более простая и удобная, чем именно смотреть и читать, и ужасаться, но делать собственные выводы. По поводу войны им внушали подлый штамп – что война теперь – «дело профессионалов», что нас это не касается. Выяснилось, что касается, причем всех – в силу взаимосвязанности, переплетенности сегодняшнего мира. Рано или поздно последствия войны коснутся каждого – и чем дольше ты не осознаешь серьезности случившегося, тем хуже будет тебе.

Мне возразят – это такой журнал, это такая субкультура – глупо требовать от них вовлеченности в мировые проблемы. Война как категория вообще не вписывается в концепцию журнала – но здесь на самом деле причина в другом. Я понимаю, что у журнала другого рода растерянность – стилистическая.

Потому что, если писать о войне, то возникает следующий вопрос: как говорить? Патетично? Читатель не поймет и засмеет. Иронично? Тоже дико – все-таки все понимают серьезность случившегося. Но тогда – как? И здесь мы убеждаемся, что язык современных медиа, даже продвинутых, также совершенно не приспособлен говорить о трагическом. Язык, приспособленный описывать вещи и немного литературу, – не способен описывать войну. Поэтому их на самом деле война и «накрыла». Они оказались беспомощны перед этим набатом. Они, может, и хотели бы – но не умеют, не могут, разучились говорить и думать о войне всерьез. Политика приходит в ним в дом, уже стучится, а они ее даже в лицо не узнают. И сказать ничего не могут.

У нас много пишут, что Россия оказалась во время войны в информационном одиночестве. Это произошло, в том числе, и потому, что за 15 лет Россия не создала нового внятного языка, новой культуры, понятной миру, и репрезентующей новый образ страны. В результате нас просто не понимают – потому что мы говорим либо на непонятном, либо на заимствованном языке, при помощи чужих штампов и клише – тогда как стоило бы изобретать собственные. А рьяно писать об одежде и о еде – еще не значит войти в общий культурный контекст. Нужны новые идеи – а их нет.

В качестве единственной культурной идеи мы за 10 лет произвели на свет только одну пресловутую «позитивность» – которой нас до сих пор третируют менеджеры и издатели и которая в качестве идеи оказалась провальной и несостоятельной.

Позитивность вообще не может быть идеей – это предикат, а не субъект, выражаясь языком логики. То, что могло быть только приложением к чему-либо, у нас умудрились сделать главным, стержневым понятием новой культуры.

Продуктивность же любой культурной идеи состоит не в позитивности или негативности – это все малозначащие, субъективные признаки, а в наличии в ней хотя бы грамма человечности, гуманности (от слова human – человек). Вся же ваша «позитивность» оказалась античеловечна; предполагаемое ею механическое изгнание из культуры всего трагического, глубокого и сложного сопоставимо только с древней традицией некоторых племен убивать стариков – чтобы не смущали взгляд.

И потому эта «позитивность» в соединении с реальной трагедией мира сегодня выглядит как пляски мертвецов на костях, как богохульство. И потому эта еще брызжущая по инерции «позитивность» массового искусства сегодня, в сочетании с войной, рождает только одну реакцию – яростное отторжение. «Я чувствую себя как негатив на свету, тугая ярость в сердце, вкус железа во рту», выражаясь словами БГ.

В новых условиях Россия срочно нуждается в новой культурной идее. Она, собственно, уже есть: это возвращение культуре утраченных ею сложности и трагического накала – то, что всегда было уникальным свойством русской культуры, понимаемым во всем мире. Это и есть самое верное в новой исторической ситуации. Новая сложность, новая серьезность русской культуры – только так и можно вернуться в мир и вернуть ему себя.