Борис Кагарлицкий: Слово из трех букв

Что такое ЕГЭ? Ну если коротко, то это «довольно гадкая штука. Все надеемся, что его отменят, да куда там!»

На прошлой неделе отечественные школьники впервые в обязательном порядке сдавали единый государственный экзамен. Раньше были эксперименты, дискуссии, теперь же не отвертишься, система введена в действие без каких-либо поблажек или исключений. Словосочетание из трех букв – ЕГЭ – входит в нашу жизнь.

Реформа готовилась несколько лет, на протяжении которых был накоплен огромный материал, доказывающий ее несостоятельность. Масса недостатков и принципиальных изъянов нового подхода, которая была выявлена в ходе экспериментов, оказалась столь велика, что даже сами инициаторы реформы из Высшей школы экономики и Министерства образования и науки вынуждены были это признать. Но на судьбе реформы это не отразилось никак!

Результаты эксперимента ни в малейшей степени не повлияли на реализацию программы, а обсуждение его итогов не имело ни малейшей связи с процессом принятия решений. Спрашивается в таком случае, зачем вообще было проводить эксперимент? Только для того, чтобы понемногу приучить нас к новому порядку? Вроде как рубить кошке хвост по частям?

Принципом российской бюрократии является принцип необратимости принятых решений

Между тем итоги плачевные. Учителя жалуются, родители в панике, ректоры университетов принимают осуждающие резолюции, а школьники в некоторых регионах страны уже устраивают митинги протеста. Сейчас, когда отмечается юбилей студенческой майской революции 1968 года во Франции, нелишне напомнить, что весь кризис разгорелся из-за споров по поводу университетской реформы. Нам сегодняшним, конечно, далеко до французов 60-х годов, но это так, к сведению начальства.

Рассуждения о том, что ЕГЭ уменьшает коррупцию, давно уже вызывают горький смех родителей. Усложнение коррупционных схем вызывает, конечно, повышение суммарных расходов семей. На фоне общей инфляции подобные расходы не все могут себе позволить. Только в результате не коррупции станет меньше, а шансы мало- и среднеобеспеченных семей на поступление детей в приличные вузы резко уменьшатся. Впрочем, может быть, именно этого авторы реформы и хотели добиться? Во всяком случае, если какой-то смысл и какая-то логика в их действиях прослеживается, то только такая.

И для молодежи, поступающей в университеты, и для самих университетов система ЕГЭ представляет собой настоящее минное поле. Суть ее в том, чтобы максимально сократить свободу абитуриентов в выборе вуза, а вуза в выборе подходящих для себя абитуриентов, обезличить, бюрократизировать и формализовать до предела весь процесс.

В 1970-е годы, когда я поступал в институт, какие-то очень умные дяди и тети из правительства придумали конкурс аттестатов. Логика их решения была очень простая: почему-то инженеры-физики недостаточно хорошо знали историю литературы, а у филологов и искусствоведов обнаруживались пробелы в понимании математической теории.

Надо заставить всех в одинаковой и равной мере знать все предметы школьной программы. А для этого наряду с баллами, набранными абитуриентами при сдаче вступительных экзаменов, учитывался еще и средний балл по аттестату. Так что тройка по геометрии могла стать серьезной проблемой при поступлении в театральный вуз.

В моем случае тогдашняя реформа имела однозначный успех, поскольку последние два года перед поступлением в гуманитарный вуз я тратил в основном на занятия с репетитором по математике, которую в итоге сдал на отлично. Сейчас, увы, не могу не только решить ни одной задачи, но и вспомнить простейшую теорему, кроме, конечно, бессмертных пифагоровых штанов, которые, как известно из школьного стишка, на все стороны равны.

И все же логика тогдашней реформы была куда более убедительной, нежели у теперешних преобразований. По большому счету нет ничего плохого в том, чтобы школьники с большим вниманием относились к предметам, которые не будут играть решающей роли в их дальнейшей карьере.

Нет ничего хуже «узкого специалиста», который не способен понять ничего, кроме одного конкретного предмета. Даже если я потом забыл математику, мне эти знания повредить не могли. В чем-то расширили мой кругозор, способствовали развитию общей культуры. А коль скоро эти знания не были востребованы, мозг услужливо стер их, расчистив место на жестком диске памяти.

В любом случае речь шла всего лишь об одном дополнительном конкурсе в рамках общей экзаменационной системы. В остальном вуз не был ограничен в составлении собственного плана экзаменов, формулировании собственных требований. А абитуриенты сохраняли возможность выбрать любой вуз. И наконец, аттестат выдавался не по итогам одного экзамена, а по результатам десяти лет учебы. Что касается ЕГЭ, то это даже не экзамен, а тестирование. О том, что тестирование не дает объективной картины знаний и понимания школьных предметов, знает любой специалист в сфере образования.

Американские школы, отдающие приоритет тестированию, знамениты своей неспособностью подготовить кадры для университетов. В США на первых курсах студентов приходится доучивать. Не случайно именно Америка на протяжении многих лет переманивает к себе специалистов из других стран. И дело не в том, что американские зарплаты непременно выше, чем европейские. Потому-то в США и приходилось в течение многих лет завышать зарплаты для многих категорий специалистов, что своими силами, без притока иностранцев, выученных в Европе, не могли справиться, обеспечить страну кадрами.

Советский Союз себя обеспечить мог. Более того, на протяжении двух последних десятилетий сумел еще и половину остального мира обеспечивать, от тех же США и Израиля до Южной Африки. Вот теперь эту систему подготовки специалистов во что бы то ни стало стараются добить. Причем удар наносят сразу и снизу и сверху. С одной стороны, реформа высшего образования, которая уже привела к организационному хаосу на местах, с другой стороны, ЕГЭ.

Новая система, в дополнение ко всему, ограничивает возможности абитуриента по времени. Результаты экзамена действуют два года для девочек и три года для парней, которых призвали в армию. Если за это время молодой человек по каким-то личным причинам поступить не смог, он должен вместе со школьниками начинать все сначала.

Ясно, что для тех выходцев из бедных семей, которым приходится с ранних лет работать, шансы понижаются стремительно. А как быть со специальностями, для которых принято набирать студентов более взрослого возраста? Например, на режиссерские факультеты театральных вузов принято принимать людей 28–30 лет. Можете вы их представить себе пересдающими ЕГЭ вместе с детьми в школе?

Для молодежи, поступающей в университеты, и для самих университетов система ЕГЭ представляет собой настоящее минное поле (фото: Дмитрий Копылов/ВЗГЛЯД)

Что вообще будут делать люди, которые окончили школу до ЕГЭ, но в вуз сразу не поступили, мне, честно говоря, не понятно. И как будут поступать с теми, кто хочет получить второе образование? Им что, сначала надо будет назад в школу вернуться?

Ясное дело, что для переходного периода какое-то решение найдут. Но повсеместное введение ЕГЭ приведет к отмиранию вступительных экзаменов – равных и одинаковых для всех абитуриентов – в их нынешнем виде. В лучшем случае для разных категорий абитуриентов будут найдены разные решения (соответственно, они будут изначально и официально поставлены в неравные условия). В худшем случае отдельные категории абитуриентов будут просто отсечены от вузов.

Сторонники ЕГЭ успокаивают нас рассказами о мальчиках с чукотских стойбищ (почему-то непременно именно о мальчиках и непременно с Чукотки), которые, набрав достаточное количество баллов, теперь смогут приехать в столицу и поступить в престижный вуз. Как говорят в Одессе, не смешите меня!

Мальчики до Москвы не доедут, поскольку денег жить и учиться в столице у них все равно не будет. Разве только Роман Абрамович лично посодействует. Но он-то может своих подданных и в Оксфорд отправить. Не так уж много на чукотских стойбищах подрастает мальчиков! А вот для всех остальных – катастрофа. И в особенности для провинциальных университетов, которые и без того с трудом справляются с другими, не менее разрушительными аспектами реформы образования.

Однако самое грустное не в том, какие последствия будет иметь ЕГЭ для вузов и школы, а в том, что обществу в очередной раз был преподан очень неприятный политический урок: наше мнение ничего не значит. Ни протесты экспертов, ни недовольство родителей, четко выраженное на протяжении последних лет, во внимание инициаторами реформы и министерством приняты не были. И даже понимание самими чиновниками пагубных последствий проводимой политики уже не имеет значения.

Принципом российской бюрократии является принцип необратимости принятых решений. Даже если уже очевидно, что принятое решение наносит вред делу, даже если изначальная абсурдность его очевидна, даже если те, кто его разрабатывал, сами признают, что наделали много ошибок (а именно так и произошло с ЕГЭ), обратной дороги нет.

Несколько лет назад мне рассказали историю о том, как два функционера столичной администрации, рассматривая огромное уродливое здание, построенное с их разрешения в центре Москвы, горько вздыхали. «Ужас! Кошмар! Позор! Да, мы, конечно, маху дали… Но теперь-то что делать? Не сносить же его!»

Здание так и стоит на прежнем месте. Хотя я уверен, что рано или поздно его все-таки снесут.

И я очень надеюсь, что, когда моя дочка будет оканчивать школу, от ЕГЭ останутся только неприятные воспоминания.