Екатерина Сальникова: Сериал как наследник

Хотя их всегда немало в программах большинства каналов. Сейчас по первым шести кнопкам можно смотреть около двух десятков сериалов, из них девять по НТВ. По «главным развлекательным», от «Домашнего» до MTV, – чуть меньше 40 сериалов. Лидирует, как ему и положено, СТС.

После перестроечного буйства телевизионных форм и жанров сериал прочно утвердился как основной ингредиент развлекательного вещания. Нечто вроде черного хлеба, картошки, воды и воздуха в духовной сфере. (Не буду просить прощения за «духовную».)

Она любила сериалы.
Они ей заменяли все.

Снобизм в отношении сериалов неуместен. Сериалы не виноваты, что нет на них гениального поэта, который изящно определил бы их реальное место в нашей жизни.

После перестроечного буйства телевизионных форм и жанров сериал прочно утвердился как основной ингредиент развлекательного вещания

Сериалы заполнили собой ниши, ранее всецело занятые другими художественными явлениями. Вопрос – какими?

Первое, что напрашивается, – кино. Именно в эпоху развала отечественного кинопроката сериалы пришли и завоевали гигантскую аудиторию.

С тех пор кинопрокат родился заново и успешно развивается – но сериальная аудитория сохраняется. Сериал – регулярное, частое, бесплатное кино без отрыва от дома. Поэтому сериал – кино для бедных и ненасытных, занятых и визуально непритязательных.

С той только оговоркой, что сериал – это не кино.

От соседства с художественным кино сериал сразу проигрывает. Вроде и то и другое – фильм с актерами и сюжетом. И дело не в том, что в сериалах павильонных съемок теоретически всегда больше.

На практике это не совсем так. По крайней мере, в криминальных сериалах «петербургской школы» городской натуры предостаточно, и в этом их фирменный стиль.

Зато в сериалах всегда меньше, чем в полноценном кино, интенсивности монтажа и необязательных подробностей. Поэтому мир в них беднее ритмами, вариациями форм и даже количеством деталей.

Основное действие «Иронии судьбы...» проходит в стенах квартиры. Но по критерию тончайшей проработки ритмического рисунка, жизненной среды, праздничной, но не вполне обжитой, чужой-родной, фильм Эльдара Рязанова – полная противоположность сериалу.

В сериале усадили двух героев за стол, поставили камеру так, чтобы удобно было их показывать, – и пошло-поехало эмоциональное общение в кадре.

Если погоня происходит, то камера, конечно, не отстает от бегущих. Но попусту суетиться, изучать, осваивать и интерпретировать окружающую среду сериальная камера не будет. Картина мира самостоятельного значения в сериале не имеет.

Все равно не хочется делать вывод о том, что сериал хуже, чем кино.

У сериала своя собственная формальная система, аналогичная отнюдь не кинематографу.

Наследник наивного театра

Сериал показывают каждый день – как будто жизнь его героев действительно идет постоянно. И как только у них происходит нечто существенное, нам это предъявляют.

Иллюзия синхронности сериального действия и зрительского восприятия – вот что важно для эстетики сериала. Это дает атмосферу сиюминутной сопричастности судьбам, которые разворачиваются на наших глазах, а не отсняты черт знает когда, как в кино.

В этом смысле сериал аналогичен театру. И плевать ему, сериалу, на монтаж.

Приходит в театр оператор. «Ну, как спектакль?» – спрашивают потом коллеги. «Кошмар! Два часа на одном общем плане», – отвечает оператор.

Это анекдот именно про кинооператора. Сериальный оператор поймет прелесть театра.

Сериал показывают каждый день – как будто жизнь его героев действительно идет постоянно (фото:sxc.hu)

Но театра не сложного, не авторского, с заковыристыми концепциями, а театра наивного, дорежиссерского. В XIX веке зритель приходил в такой театр, чтобы попереживать за героев и проследить развитие их жизненной драмы.

Интерес к чужой земной приватности, воплощенной в образной материи, был рожден в эпоху Ренессанса и развивался вплоть до жанра мещанской драмы, или слезной комедии, мелодрамы. Интерес этот заземлялся, становился все камернее и локальнее. Если у Шекспира весь мир – театр, в XVIII–XIX веках всякая гостиная – сцена.

Отсюда пристрастие к удобному комнатному простору в ситкомах, от «Друзей» до «Моей прекрасной няни», от «Грейс в огне» (давно, но очень долго показывали) до «Счастливы вместе» и «Папиных дочек».

Отсюда большая детективная «студия» со всякими прибамбасами в «Литейном, 4». Отсюда эффектно распахнутые двери гостиной-кабинета полковника ФСБ в отставке Чернова (Андрей Краско) в «У.е.», словно впускающие нас в театральный павильон. Отсюда особая любовь к широким тюремным камерам улучшенной планировки, в которых чего только не происходит («Боец»).

В сериале всегда по большому счету не важно, что там в интерьере стоит, насколько обстановка отвечает социальному статусу и характеру героя. Интерьер здесь не интерьер, а символ мироздания и аналог подмостков.

Если в мыльных операх главный интерьер – частная квартира, дом, в криминально-авантюрных сериалах символом мироздания выступает милицейская контора («Улицы разбитых фонарей»), офис детективного агентства («Сыщики», «Закон и порядок»), лаборатория («След»).

В XIX веке телевизора не было, сериалов не снимали – ходили в театр волноваться и плакать на мелодрамах.

А потом появился Станиславский и прочие великие режиссеры. Они повернули театр в сторону высокого, сложного и целостного образа бытия.

Остальное автоматически отошло на откуп телевидению, которое просто вынуждены были срочно изобрести. Тем более что кино тоже быстро прошло стадию наивности и чистой жанровости и тоже вдарилось в авторскую режиссуру, да еще и в блокбастерную масштабность.

Наивный театр в наше время оказался задвинут далеко на периферию сценического искусства. Это театр, о котором нечего писать и нечего говорить, – он не для критики, не для искушенного зрителя. Не такой театр позиционируется как «искусство театра» или «современный театр». И правда, в нем есть что-то архаическое.

Небрежение к жизненной достоверности и эстетической оригинальности, сила и прямота выражения эмоций, волюнтаризм в отношении к социальности и психологизму – когда надо, они появляются, когда не до них, они исчезают и идет голый сюжет...

Сериал достойно унаследовал все то, от чего зрелое, искушенное и утонченное искусство режиссерского театра отказалось.

От великого же театрального искусства в целом сериал взял экономность – эстетической информации в кадре ровно столько, сколько необходимо для обрисовки конфликта, сюжета и характеров. Никакой реалистический огород «жизненной среды и атмосферы» сериал городить не желает. Это не его призвание.

Непыльное чтиво

Еще сериал аналогичен беллетристике, любовно-авантюрному роману, каких в XIX веке было пруд пруди.

Не все же писатели являлись Стендалями и Достоевскими. Кто-то сочинял для неискушенного читателя, которому не хочется думать о сути бытия или наслаждаться искусством, но очень хочется интересно жить.

А жизнь скучна. Приятного и увлекательного с человеком происходит немного. Откуда брать «жизненные» впечатления? Из какого-нибудь «Юрия Милославского» господина Загоскина, о котором рассуждают герои уездного города в «Ревизоре». (Читать сейчас это творение совершенно невозможно. Слог тяжел и неповоротлив, экшена мало.)

Сериал «Петербургские тайны» – экранизация развлекательного чтива «Петербургские трущобы» Всеволода Крестовского.

Великая литература отличается от заурядного чтива наличием не только философского содержания, но и текста как эстетической формы, как художественной целостности неслучайных слов.

В чтиве текст – транслятор сюжета, носитель информации. Слова и их композиция тут глубоко второстепенны.

Тот, кто привык воспринимать смысл через художественную форму, не может иметь дело с чтивом, несмотря на все достоинства сюжета.

Наивный театр в наше время оказался задвинут далеко на периферию сценического искусства (фото:sxc.hu)

Юлиан Семенов – замечательный сценарист, незаурядный носитель авантюрных историй. Но читать его невозможно. То же самое с Александрой Марининой – сюжеты у нее случаются интересные, но удовольствия от самого прочтения текста принципиально не получаешь.

Сериал придуман для тех, кого одолевают корчи над бесформенными текстами Юлиана Семенова, Александры Марининой и прочих из того же цеха. Для тех, кому за сюжетом и развитием человеческих отношений следить хочется, но нет сил воспринимать принципиально ахудожественный текст.

Ну и заодно для тех, кто не любит покупать «одноразовые» книжки, которые можно только прочитать, но нельзя перечитывать. Потом эти одноразовые книжки скапливаются, пылятся и занимают место. Выбросить жалко. Раздать другим – тоже жалко. Хранить – глупо.

Сериал же безотходен, не оставляет пыли и бумажного мусора, не занимает лишнего места – только время и душевную энергию.

Поэтому самые благодарные зрители мыльных опер и ситкомов – дети и старики, наименее встроенные в суету буден. Ведь восприятие сериала подразумевает некоторую абстрагированность от реальности и щедрость эмоциональной самоотдачи.

Пока пушкинская Татьяна просто жила в деревне, она увлекалась романами. А когда появился Онегин, ей было уже не до романов.

Но есть люди, у которых личная жизнь бьет ключом. А они все равно каждый день ждут начала «своего» сериала. Это те, кто собственной личной жизнью недоволен, кому в ней чего-то недостает. Например, романтики, драматизма, событийности.

Сериал – существенная фантазийная добавка к реальности. Человек в наши дни все больше чувствует, что ему мало одной жизни – но не в смысле длительности.

Человек хотел бы прожить несколько разных жизней, пускай коротких, зато разнообразных, даже взаимоисключающих. Однако жизнь такого пока не предоставляет. И сериалы тут как тут.

Если принять за условный посыл, что мелодрамы смотрят те, кто не вполне доволен своей частной жизнью, то ситкомы созданы для тех, кто в жизни слишком нервно воспринимает проблемы любого калибра, а криминальные зрелища – для тех, кто никогда не возьмет в руки автомат, не подсыплет никому яда и даже не прибегнет к рукоприкладству.

А ведь многим так всего этого хочется, так не хватает – судя по массивной аудитории криминальных сериалов. Детективно-криминальный жанр – сначала в литературе – окончательно оформился тогда, когда в обществе сложилось законопослушное подавляющее большинство.

И это большинство оказалось недовольно своей правильностью, осторожностью и гуманностью. По факту своих жизненных достижений, скорее всего. За компенсацией нереализуемых деструктивных инстинктов большинство идет к телеэкрану.

Сериалы – идеальный социальный громоотвод. Если бы в советское время было столько сериалов, сколько сейчас, возможно, никто и не стал бы устраивать перестройку.

Говорят, бывает сериальная наркомания. Степень привыкания проверяется отлучением от продукта. Многие были алкоголиками и в средние века, но не знали об этом, потому что никогда не переживали длительное отсутствие спиртных напитков, употреблявшихся ежедневно.

Чтобы узнать о своем истинном отношении к сериалам, надо дожить до выходных или праздничных дней, когда сериалы изымаются из сетки вещания.

Телевидение садистично. Может, оно меняет сетку вещания в уик-энд совсем не потому, что заботливо «отпускает» людей в гости или на дачу, придерживая для них любимые серии. Может, ТВ хочет, чтобы аудитория осознала всю свою зависимость... или отлученность от бесконечности.

Ведь в идеале сериал вообще не должен заканчиваться. Никогда. Сериал есть реализация идеи бесконечности жизни и времени. Это самый оптимистичный из всех тележанров, поэтому он на таком почетном месте среди телеразвлечений.