Дмитрий Бавильский: Новое народное искусство

И наоборот, искусство, претендующее на максимальный охват народонаселения, отчего и не скрывающее своей коммерческой сути, оказывается кабинетным конструктом высоколобых умников, считающих, что они вполне себе разбираются в народной психологии. Особенно очевидным этот парадокс оказывается, если сравнить нынешние телепремьеры и репертуары элитарных московских театров. Например, «Практики», зал которой не вмещает большого количества народа. Зато со зрителем здесь разговаривают на равных, без подхихикиваний и поддавков – о самом больном и самом важном. Деньги, агрессия, неврозы, терроризм, корпоративный фашизм подаются здесь с жестокой жёсткостью диагноста.

На киноэкранах наша вопиющая повседневность преображается в неузнаваемую клиповую нарезку

В то время как телевизор захлебывается в придуманных соплях и конфликтах, высосанных из пальца.

«О самом главном» – если вспомнить название четырехчасовой инсценировки одного весьма непростого и, скажем прямо, интеллектуального романа в одном из самых сложнопопадаемых театральных коллективов страны.

Особенно буквально этот парадокс разыграется, если сравнить последние шумные кинопремьеры и самые громкие выставки актуального искусства.

Что бы ни снимали отечественные кинематографисты – кажется, главной их задачей является навеять человечеству сон золотой, подарить сказку. И даже если речь идет не о фантасмагории или эпизодах параллельной истории, а самой что ни на есть реальной реальности, то на киноэкранах наша вопиющая повседневность преображается в неузнаваемую клиповую нарезку, плотно запечатанную в целлофан с помощью вакуумного отсоса воздуха.

Иное дело возникает в выставочных залах, казалось бы, самой логикой потребления отодвинутых от злобы дня. Сегодня именно элитарный contemporary art, впитавший в себя традиции обличительного пафоса ну хотя бы передвижников и социальный темперамент авангардистов, является последним прибежищем свободы.

Чему косвенным свидетельством оказываются постоянные попытки заткнуть фонтан инакомыслящих галеристов да кураторов, жуткое дело, подрывающих своей деятельностью славу России.

Великий русский художественный критик Владимир Стасов в статье «Двадцать пять лет русского искусства» говорит о здоровом чувстве правды, всё сильнее и сильнее укрепляющемся среди современных ему художников-передвижников. Красота объявляется Стасовым чертой «старого» искусства, тогда как в новейшем народном по духу искусстве на первый план выходит социальная надоба.

Общественная польза понимается русским критиком как общественный резонанс, вызванный похожестью изображенного (изображаемого) на сырую реальность.

«Прекрасное» не стоит уже для нового искусства на первом месте: на первом месте стоит для него жизнь и всё то, «что в ней для человека интересно». А когда так, то высший законодатель для искусства – не школа и музей, а сама жизнь. Необозримые области, прежде забытые или с презрением оттолкнутые вон, становятся на первое место; бесчисленные сцены, личности, события, люди, прежде забракованные, теперь становятся краеугольными камнями здания.

Прежнее надутое высокомерие к тысяче вещей превращается в любовь и почтение, и в то же время в пучину забвения на веки веков летят стремглав вещи, когда-то «важные» и «почтенные». Картины и скульптуры наполняются множеством субъектов, в которых нет вовсе «красоты» и «возвышенности», но в которых есть «интересы жизни». И, наконец, что выше всего, искусство берется еще за одно настоящее великое назначение свое, до сих пор позабытое и не испробованное, заброшенное на дно каких-то сундуков, от которых и ключи-то были потеряны: оно становится «объяснителем» и «судьей» жизни…»

Что бы ни снимали отечественные кинематографисты – кажется, главной их задачей является навеять человечеству сон золотой, подарить сказку

Цепочка оказывается самой что ни на есть прямой: подобие – резонанс – общественная польза. Стасову вторит Николай Чернышевский, в своей диссертации «Эстетические отношения искусства к действительности» определивший: «Конечно, воспроизведение жизни есть главная задача искусства; но часто его произведения имеют и другую задачу: объяснять жизнь или быть приговором о явлениях жизни…»

Искусство для «своих» оказывается менее компромиссным и угодливым, оно не претендует на голливудские бюджеты и оттого оказывается искренним и честным. А, самое главное, социально активным – в правильном, а не конъюнктурном смысле. Элитарное искусство никогда не держит своего зрителя за быдло, клюющего на громокипящие, но внутренне полые «проекты».

Нынешняя мысль народная – это мысль зрелого и самостоятельного человека, способного выбирать себе то, что ему действительно интересно. Это мысль человека, способного разглядеть первородство без рекламно-рождественской мишуры, это человек, понимающий патриотизм как невозможность манипуляции над своим выбором, или же человек, пытающийся свести эту манипуляцию к минимуму.

Да и само понятие «народ», при ближайшем рассмотрении, оказывается дурно пахнущей химерой социологического подхода. Пользуешься им по инерции, не очень веруя в честность определения. Отныне общество состоит из отдельных, уважающих себя индивидуальностей, каждый раз требующих к себе персонального подхода. Куча мала более не канает, давайте, что ли, уже и в самом деле становиться взрослыми.

Без скидок на совковый менталитет и ритуальных апелляций к салату «оливье».