Дмитрий Соколов-Митрич: Косовские острова

И если даже это произойдет не в обещанный срок, а неделей, месяцем, годом позже, потеря Косова – свершившийся исторический факт. С этим фактом сербам придется смириться надолго, если не навсегда. Если вы думаете иначе, то лечится такое заблуждение при помощи одной поездки в этот край. Думаю, дней двух-трех хватит. Не вижу смысла рассуждать сейчас о судьбах Сербии и умничать на тему, чья историческая вина привела к этой катастрофе и как она скажется на судьбе самой Европы. Хочу лишь рассказать о том, что я видел в Косове своими глазами и чего не смогу забыть никогда.

Например, отца Святислава Нойче – настоятеля храма Святого Саввы в Косовска-Митровице.

Из ближайшего сербского квартала дети ходят на уроки строем, в сопровождении миротворцев, которые не успевают отгонять от колонны албанских подростков

Этот город местные сербы называют «балканским Иерусалимом». Именно по нему проходит передний край сербско-албанского противостояния. Город разделен рекой Ибар: по одну сторону проживают 100 тыс. албанцев (скорее всего, уже больше), по другую сторону – 30 тыс. сербов (скорее всего, уже меньше). Между ними – один мост, который охраняют войска ООН. Время от времени им приходится отражать мощнейшие атаки албанской толпы. Пока получается.

Для того чтобы понять, на каком берегу правда, достаточно одного факта: мусульманское кладбище на сербской стороне стоит нетронутым. Православное кладбище на албанской стороне уже давно сровняли с землей.

Семья священника Нойче в 2002 году, когда я с ним познакомился, оставалась последними 16 лицами сербской национальности, которые еще жили на берегу албанском.

– Дом горит, а баба наливает, – шутил отец Святислав на мой вопрос, как дела.

– Катастрофарно, – уточнила по-сербски его дочь Снежина.

Приход существовал в режиме осажденной крепости. Стены подворья укреплены мешками с песком, рядом с древнейшими могилами – два танка с флагами греческого миротворческого контингента. Но это не спасает от самодельных бомб, которые время от времени бросают сюда албанцы, и регулярных попыток стереть храм с лица земли.

– Когда это происходит, нам каждый раз предлагают эвакуироваться, – говорила мне жена священника Слободанка, – но мы каждый раз отвечаем одно и то же: если эта церковь будет разрушена, мы останемся под ее обломками.

С тех пор как я слышал эти слова, прошло пять лет. За это время в Митровице несколько раз вспыхивали мощнейшие албанские выступления. Я не знаю, жива ли сейчас семья Нойче. Скорее всего, нет.

Еще я никогда не смогу забыть Татьяну Арсич по прозвищу Смерть Мужчинам. Она русская, точнее, белоруска. Ее я обнаружил в крохотном сербском анклаве Босце недалеко от Косовска-Каменицы.

Косовские сербы посещают храм только под охраной миротворцев

Смерть Мужчинам родилась в селе Жлобине Могилевской области. Фамилия у нее была Годзеева. Яркое прозвище Татьяна получила за то, что в своей жизни она «удалася» (вышла замуж) 4 раза и все мужья умерли от различных болезней. Такое бывает.

Пятым мужем стал югослав Стоян Арсич. Он приехал в Белоруссию строить металлургический завод. У него недавно тоже умерла жена, в Югославии остались трое взрослых сыновей, а он рванул подальше, чтобы развеяться от горя. Всю свою нежность обрушил на Татьяну. А через два года забрал ее с собой в Белград. Сначала как туриста, а потом Татьяна и с ним удалася.

Стоян даже по югославским меркам был человеком небедным. В Белграде у него была квартира и дом, а в Косове – «родовое имение». Именно сюда в 1995 году супруги Арсич и переехали, чтобы дожить жизнь в тишине и покое. А когда тишина и покой вдруг резко кончились, решили остаться из принципа. Во время одного из сербских погромов, устроенных албанцами, Смерть Мужчинам потеряла пятого мужа.

– Однажды я пошла на пастбище корову выгонять, – рассказывает Татьяна. – Слышу – пукают (серб. «стреляют»). Прибегаю домой – Стояна не видать. Бросилась в теплицу – нет, в сарай – нет, галоша только его валяется. Ранен. Побежала к родственникам за полтора километра – нет. Зачем-то побежала на кладбище – нет. В стоге сена, может, спрятался – нет.

Одна соседка сказала, что слышала, как он кричал «Помогите!». Показала место. Нашла его вечером мертвым, в яме лежал. Ногу ему подрезали, он от потери крови скончался. Стала яму копать – никто из сербов-односельчан даже не помог. Все боятся в поле выходить – пристрелят. На меня смотрели и пальцем у виска крутили: «Во, дура русская, ничего не боится». Выкопала яму – нет досок гроб сколотить. И никто не дает, всем жалко. Пришли американцы, стали фотографировать труп, протокол писать. «Давайте, – говорят, – мы похороним». Но у них вместо гроба саван. А это по-мусульмански, поэтому не разрешила. Наконец, нашла выход: доски от забора своего отковыряла, похоронила мужа – мне ведь не впервой.

Всю свою историю Татьяна рассказала без единой слезинки. Уходя, я спросил ее почему. «Если бы я плакала, то не успела бы вам всего рассказать, – ответила Арсич. – Когда горя слишком много, то слезы уже не главное. Дай Бог вам никогда не понять, что я имею в виду».

Я не знаю, выжила ли Татьяна во время вспышки насилия в Косове в 2004 году. Скорее всего, нет.

Еще я помню учительницу русского языка Даниэлу из Косовска-Каменицы. Накануне моего приезда международная администрация ООН разрешила немногочисленным сербам этого города открыть здесь свою школу. В ней на тот момент училось 190 человек.

Рядом стояла школа для албанских детей, там учителя получали зарплату от международной администрации. Сербским учителям «международники» зарплату тоже предлагали, но при условии, что они будут учить детей по программе, где история Косова и история Сербии – это два разных предмета. Сербы отказались.

Из ближайшего сербского квартала дети ходят на уроки строем, в сопровождении миротворцев, которые не успевают отгонять от колонны албанских подростков. Когда из соседних сел везут детей на автобусе, раз в неделю автобус приезжает с разбитыми стеклами.

– Что вы называете здоровым национализмом? – не могла понять меня Даниэла.

– Ну, это когда человек любит свой народ не в ущерб другим.

– Нет, наш национализм – плохой национализм, нездоровый, – гордо ответила Даниэла. – Другого национализма здесь быть не может.

«Славянин, славяне, славян, – пишет на доске Даниэла. Сегодня сербские дети проходят родительный падеж. – Христианин, христиане, христиан…»

Прежде чем привести очередной пример, учительница задумывается на тему его национал-корректности. Ошибиться – значит потерять авторитет в глазах учеников. Даниэла еще в выигрышном положении по сравнению, например, с учителями английского и немецкого. Эти предметы дети отказываются учить – не хотят говорить на языке врага. Учить русский они всего лишь ленятся.

– Как будет «Чловек е господар свое спече»? – спрашивает Даниэла.

Никто не знает.

– Ну что же вы? Марко, отвечай. Правильно, Марко: «Человек сам кузнец своего счастья».

Я не знаю, жива ли Даниэла. Она уверяла меня, что никуда со своей родины не уедет, – значит, скорее всего, убита. Когда мы с ней разговаривали, там находились военные из российского контингента KFOR, и это была единственная надежда местных сербов на относительное благополучие.

С тех пор мы свои войска из Косова без лишнего шума вывели, о чем теперь не очень любят вспоминать наши политики и просто публичные люди. Я не видел глаз косовских сербов в тот момент, когда они узнали, что русские уходят. Но мне рассказывал один знакомый офицер ВДВ. Говорит, что у него было ощущение, будто он спускает ротвейлера на беззащитного человека.

Еще я помню начальника учительницы Даниэлы, директора сербской школы Трайана Арсича (он не родственник Смерти Мужчинам, просто однофамилец).

– У вас в России есть проблема Курильских островов, – говорил мне Трайан. – Я слышал, что там живет очень мало людей и на эти острова претендуют японцы. Если бы я был Путиным, я бы предложил косовским сербам эмигрировать туда. Думаю, большинство бы согласились. Все равно мы здесь живем, как на островах, причем в режиме непрекращающегося цунами.

Трайан еще тогда внутренне смирился с потерей Косова, но на вопрос, признавать ли независимость края, отвечал не раздумывая:

– Нет, не признавать. Почему я так говорю? По той же причине, почему любой японец скажет, что ни в коем случае нельзя признавать Курильские острова российскими. В надежде на то, что когда-нибудь мир изменится, а юридические основания для возвращения территории останутся.

Но если вы меня спросите, оставаться ли сербам в Косове, я не сразу найду, что ответить. Потому что не уверен, имеет ли смысл оплачивать этот призрачный шанс человеческими жизнями.

Я не знаю, жив ли сегодня Трайан. Мне почему-то кажется, что жив.