Игорь Манцов: Вопрос о земле

Впрочем, едва испортилась погода, едва заявила о себе осень и едва активизировалась сопутствующая осени высокая тоска, принялся декламировать из Бродского:

Во вторник начался сентябрь.
Дождь лил всю ночь.
Все птицы улетели прочь.
Лишь я так одинок и храбр,
Что даже не смотрел им вслед.

На деле сентябрь начался в субботу, дожди поливают и днями, и ночами, я не одинок и уж тем более не храбр. Стихотворение, по-моему, так себе: не нравится, только озадачивает. А вот поди ж ты – прилипло к языку и преследует. Преследует и терзает.

Невозможно мало-мальски сговориться с нашим народом, вбрасывая ему в душу символику офиса с метафизикой менеджмента

Ладно. Помогли переключиться отечественные политики. Не любил их почти так же, как писателей, как нобелеатов. Но теперь-то определенно полюбил, полюбил. Мне сильно понравилось, что новый премьер-министр Виктор Зубков настойчиво акцентирует свое сельскохозяйственное прошлое. У меня, говорит, в трудовом послужном списке были колхозы-совхозы и только после – финансы. Или вот – специально выписал на листочек его фразу, обращенную к Думе: «Сельское хозяйство должно быть приоритетным направлением в работе правительства!»

Это – знак. Я давно про это писал, давно. Невозможно мало-мальски сговориться с нашим народом, вбрасывая ему в душу символику офиса с метафизикой менеджмента. И даже пресловутые нанотехнологии в качестве социокультурной заманухи не пройдут, не надейтесь. Народ наш, конечно, пока что помалкивает, временно терпит, но в душе-то люто ненавидит и шибко грамотных премьеров 90-х, и премьеров неграмотных, но тоже неумеренно барственных, вроде Черномырдина.

В те приснопамятные времена словечко «колхозник» было из самых-самых ругательных. Злокозненно внедрялся стиль жизни «менеджер», пропагандировался образ мысли «гражданин мира». Однако постепенно всем стало ясно то, к чему пытливые умы склонялись еще в первой половине 90-х: чтобы удержать власть и стабилизировать страну, никчемную заемную символику рано или поздно придется поменять. Я вот только удивлен, что процесс подзадержался.

Мне сильно понравилось, что новый премьер-министр Виктор Зубков настойчиво акцентирует свое сельскохозяйственное прошлое

Началось, кстати, еще в Советском Союзе. А Советскому Союзу от кого все это безобразие досталось? От дореволюционной России, которая не нашла способа цивилизованно встроить десятки миллионов своих крестьян в народившееся массовое общество городского типа. Большевики пытались, пытались, но тоже обломались.

На моей памяти первыми поставили диагноз, сказали практически полную правду по данному ключевому вопросу Муратова в «Коротких встречах» и Шукшин в «Калине красной». У Муратовой колхозники прямо показаны как люди четырнадцатого сорта, как крепостные, как почти рабы. Наивной и чистой героине еле-еле удается вырваться из колхоза, чтобы эмансипироваться, чтобы совпасть со временем и догнать собственную, казалось, счастливую судьбу. Героиня Руслановой приезжает в город за любимым геологом, но этот бесконечно обаятельный интеллигент-геолог без вариантов занят советским начальством, трепетной тетенькой из райисполкома.

Купила неизбалованная деревенская девушка сапожки, накрыла барину с барыней праздничный стол, да и поехала назад – бессмысленно стареть, безнадежно помирать в своем сельскохозяйственном гетто, в деревне, которая уже в 70-е станет «бесперспективной».

А у Шукшина народившийся криминальный элемент так прямо и говорит подельникам про тракториста Егора Прокудина: «Его не жалко, он – мужик». Презрительно сплевывая. Впоследствии убийца «мужика» Прокудина выбьется в эффективные менеджеры, не иначе.

Короче, обеими руками голосую за смену руководства, за нового премьера, биография которого, повторюсь, не есть частное дело Зубкова, но есть символ и сигнал. «Ближе к земле!» – вот актуальный девиз. Смена приоритетов очевидна. Гражданину мира совсем скоро укажут на его скромное место. «Не знаю я, в какую землю лягу», – это, конечно, сказано красиво, сказано с достоинством, однако большая часть нашего народонаселения идентифицироваться с подобной позицией не в состоянии.

Гражданин мира, впрочем, это не обязательно талантливый поэт-космополит или бизнесмен, на всякий случай разместивший за бугром все свои финансовые активы. Иной русский барин, без умолку трезвонящий о судьбах страны и о духовности без берегов, тоже ведь задает неверный вектор движения.

Михалков – очень талантливый человек, одновременно тонкий и сильный

Вот – весьма уважаемый мной Никита Сергеевич Михалков. Многие его не любят, но только не я. Михалков – очень талантливый человек, одновременно тонкий и сильный. Многое, очень многое умеет. Честно говоря, я мечтаю обладать хотя бы сотой долей его достоинств. Бог, однако, не дал мне ни такого происхождения, ни такого воспитания, ни такой мощной энергетики. Раздражают в Михалкове мелочи. На днях режиссер выпустил фильм, основанный на старинном американском шедевре «12 разгневанных мужчин», но при этом зачем-то заявил: «Мое кино – это римейк всего лишь на 12%!»

Чушь, конечно. У Люмета была позаимствована базовая идея. Еще раз: базовая идея, принцип смыслообразования! Михалков добавил частностей, вензелей. Нечего лукавить, нечего передергивать.

Видите ли, даже самый талантливый русский барин вынужден вечно одалживаться. Барин – он же далек от живой напряженной жизни, от почвы, на которой смыслообразующие идеи как раз и произрастают. Поэтому барин – по определению прекрасный стилизатор, изысканный интерпретатор, однако мощных корневых образов у барина нет и быть не может. У американских режиссеров-трудяг демократического толка таких вот корневых образов сколько угодно, американцы прекрасны. У наших бар из хороших семей – только «вкус», единственно «изящество».

В своей первой, по-настоящему замечательной картине «Свой среди чужих…» Михалков одалживался у Серджио Леоне. Там даже музыка одолжена – саундтрек слишком напоминает появившуюся годом раньше пластинку группы «Кинг Кримсон». Потом история с Хамдамовым…

Михалкова очень многие не любят. Я же, напротив, его люблю, по-хорошему ему завидую. Посему давным-давно дал себе зарок: не ругаться на Михалкова публично. Ведь даже стилизовать – нужно уметь. Однако, совершенно возмутила меня вот эта попытка опустить великолепного Сидни Люмета после того, как базовая идея американца принесла Михалкову, смею надеяться, заслуженный успех в Венеции. Сначала Никита Сергеевич осторожно говорил про свою работу: «Это не совсем римейк», но, получив спецприз крупного фестиваля, окончательно забыл о родстве душ. «12%» – это уж слишком.

А сколько процентов останется через полгода?

И не объявят ли в скором времени именно картину Михалкова «12» – первичной? Типа: «Михалков повлиял на Люмета! Российский шедевр помог переосмыслить давнюю черно-белую американскую безделушку!» У нас, кстати же, умеют передергивать. Советская традиция, которая, похоже, не собирается умирать.

Под занавес предлагаю ознакомиться со специально сочиненным для этой колонки рифмованным фантазмом, который, мне кажется, удачно объединяет все затронутые выше темы, буквально вынуждая читателя задуматься как о вечном, так и о преходящем:

Мне нечего сказать ни греку, ни варягу,
Но знаю я, в какую землю лягу.
Сойду испуганной походкой с корабля –
Обрадуется жалкая земля.
Не пахана, не кормлена давно,
А тут причалило какое-то говно!
Земля оскалится, земля раздухарится:
Я для нее бифштекс кровавый, пицца,
Я для нее изюминка, конфетка…
А у меня ж душа была нередко,
А у меня же цели были, средства,
Период юность и период детство.
Бывали взлеты, чаще мелкотемье.
Теперь я сгусток твой, Нечерноземье.