Хоррор на почве русского мифа мог бы стать одним из лучших в мировой литературе. Долгая история русских верований плотно связывает языческое начало с повседневным бытом русской деревни. Домовые, лешие, водяные, русалки так вплетались в ткань бытия человека на протяжении многих веков, что стали соседями...
3 комментарияАндрей Громов: О советском благополучии
Сегодня, когда уже 16 лет нет никакого Советского Союза, всем оказалось очень важно, чтобы миф о позднем СССР не слишком расходился с той реальностью, в которой мы все жили.
Спор о том, хорошо ли жить в Советском Союзе, был непременным фоном нашей жизни последних 16 лет. Даже те, кого невозможно было развести ни на какие споры ни о Чубайсе, ни о Путине, ни о «деле ЮКОСа», в какой-то момент бросали свои рассуждения о сборной России по футболу, ценах на недвижимость или сравнительных характеристиках новых моделей «Ауди» и «Лексуса» ради того, чтобы вставить свои пять копеек в разрешение главного русского вопроса. Соотношение тех, кто за, и тех, кто против, постоянно менялось, но суть дела оставалась прежней – спор возникал непременно и проходил по большей части весьма ожесточенно.
Но вот на 16-м году этих споров случилось странное.
Еще немного – и мы перейдем вершину холма, за которым советское прошлое начнет скрываться и меркнуть
Павел Пряников написал в журнале «Русская жизнь» текст , основная мысль которого выглядит следующим образом: в позднем СССР все было, только глупые люди почему-то этого не замечали и, вместо того чтобы наслаждаться счастьем жизни в потребительском раю, мучили себя и других. Что в итоге и привело к потере этого самого рая.
Текст, надо сказать, действительно нелепый, но само по себе его появление странным не выглядит – про поздний СССР за последние 16 лет писались и не такие глупости. Странной вышла реакция на него. Вместо того чтобы по новой начать бесконечный спор, интернет-сообщество в едином порыве сначала застыло в недоумении, а потом набросилось на Павла Пряникова и его издание с самой свирепой руганью.
«Как сейчас помню парное мясо по 3–5 рублей за килограмм, картошку по 20 копеек, ананасы и арбузы среди зимы», «вопреки распространенному мнению, изобиловала едой и провинция», «в городских советских магазинах можно было купить прекрасный продукт, о котором сегодня и не мечтают шеф-повара респектабельных московских ресторанов» (далее следует рассуждение о свежайшей медвежатине по 3,50 и прекрасных тетеревах по 6–7 рублей за тушку). Эти фразы оказались детонатором всеобщего раздражения. Даже те, кто еще недавно готов был с пеной у рта защищать прелести советского строя и его системы распределения, оказались не в силах вынести такого надругательства. Впрочем, возможно, дело не только и не столько в Пряникове и его статье.
Сегодня, 16 лет спустя, мы подошли к очень важному рубежу. Еще немного – и мы перейдем вершину холма, за которым советское прошлое начнет скрываться и меркнуть. Те, кому сегодня 30 лет, помнят СССР только по детским воспоминаниям, да и то по большей части воспоминания эти касаются последних горбачевских лет. Впрочем, дело не только в неумолимом движении времени – само развитие нашей страны радикально отдалило нас от той жизни.
На этом рубеже ключевым становится не идеологический спор, а правда. Эпоха не просто уходит, она скрывается из виду, а потому все, кто жил тогда – опускал пятачки в метро, участвовал в битвах за колбасу в универмаге, пил портвейн в скверике, радовался открыткам из мебельного магазина и отчаивался из-за пятна на единственных джинсах, – хотят, чтобы миф об этом времени не слишком разительно противоречил их памяти. При этом годы стабилизации дали нам и наиболее адекватную позицию для взгляда в прошлое. Если продолжать выбранную метафору: пока же идешь по ухабам, падая и поднимаясь, аберрация зрения неизбежна, но с вершины холма, в ясном утреннем свете, лучше всего видно, что именно мы оставили там в долине.
Что, собственно, вызвало наибольшее раздражение в статье Пряникова? Не восхваление СССР – с этим многие легко бы смирились, а многие и поддержали бы. Но страх, что миф о позднем СССР будет столь разительно расходиться с реальностью, в которой мы все (кто больше, кто меньше) жили. И этот страх активизировал главное – бытовую ущербность той жизни и невозможность простого перенесения наших сегодняшних бытовых представлений и реакций на ту реальность.
Описанная Пряниковым коллизия – в магазине огромная очередь за плохим мясом по 1 рублю 90 копеек за килограмм, грязь, вонь и хамящие продавцы; на рынке хорошее мясо по 5 рублей килограмм и приветливые продавцы – с нашей нынешней точки зрения решается просто. Разница в два с половиной раза за удобство и качество – это вполне нормально, и вполне естественно сделать выбор в пользу хорошего мяса на рынке. Мне и в голову не приходит покупать килограммами колбасу сомнительного качества за 100 рублей на ховринском рынке, я просто иду и покупаю 300 грамм «Клинской» в соседнем магазине за 250–300 рублей. Но у советского человека была и другая система ценностей, и другие возможности.
На самом деле для советского человека выбор в пользу мяса на рынке означал критический удар по бюджету. Собственно, благосостояние советских людей было очень хрупким и держалось только на том, что время и собственные усилия не стоили практически ничего (да и представления о комфорте и качестве были весьма размытыми).
Спор о том, хорошо ли жить в Советском Союзе, был непременным фоном нашей жизни последних 16 лет |
При этом действительно внутренняя бытовая свобода давала заметную фору (к сожалению, эта мысль Павла Пряникова совсем утонула в описании ананасов и рябчиков, а также проклятий в адрес колбасофилии неразумного быдла). Тот, кто выходил за рамки общих потребительских стереотипов, сильно выигрывал. Закрытая система распределения часто открывалась для тех, кто решал, что он вправе ей воспользоваться (в денежном выражении это стоило либо совсем немного, либо вообще ничего). Да и вполне открытых лазеек было предостаточно. Помню, как в 1986 году я вдруг обнаружил, что комплексный обед в ресторане гостиницы «Минск» стоит ровно столько же, сколько я платил за невкусный обед в столовой, где приходилось отстаивать по полчаса в очереди. А тут и еда приличная, и официанты. В 1987 году я возвращался из Запорожья и, разумеется, не мог купить обратных билетов. Их не было. Точнее, были, но только СВ. Я сейчас не помню, сколько лишних рублей я отдал тогда за СВ, но это были не критические даже для меня, студента, деньги. Но я был единственным (из более чем десятка человек у кассы), кто не остался ночевать на вокзале. Впрочем, уже через месяц моих походов в ресторан «Минск» там стали выстраиваться огромные очереди, а уже в следующую мою поездку на просьбу дать СВ кассирша даже и отвечать ничего не стала. Оказалось, что не я один такой умный и незашоренный.
В том-то и была проблема советской системы, что она могла функционировать только в условиях бедности и внутренней несвободы. Она могла выдержать только не очень богатое население и очень небольшое число «свободных людей». До поры до времени рост доходов порождал дефицит и им же компенсировался. Но как только к концу 80-х зарплаты резко пошли вверх – учителя, например, легко зарабатывали по 300 рублей, да и «свободных» развелось слишком много, – она начала стремительно валиться. Исчезло все: и мясо на рынках, и медвежатина, а также мыло и сигареты – вообще все, в том числе и сам Советский Союз.