Виктор Топоров: Рука руку моет

Ну и по мелочи. И так, и сяк, и наперекосяк. Я и сам в те же дни (27 мая) оказался удостоен какой-то премийки. Правда, как на конкурсе чудаков на букву «м», занял второе место.

Новому премиальному процессу в новой России ровно 15 лет. А в нулевые литературные премии и вовсе растут как грибы. Или как Гоголи у неистового Виссариона. Но как раз с Гоголями дело обстоит куда хуже.

Первая из новых литературных премий – Букеровская – была импортирована с берегов туманного Альбиона

Первая из новых литературных премий – Букеровская – была импортирована (а вернее, имплантирована в нашу скудную почву) с берегов туманного Альбиона. Тем разительней оказался контраст между забугорной и местной сборкой.

Английская премия (как и подавляющее большинство литературных премий на Западе) в первую очередь ориентирована на тонкую настройку читательских предпочтений и, соответственно, издательского бизнеса. (Грубой настройкой становятся шумные скандалы или блокбастерные экранизации, а также агрессивно-затратные рекламные кампании.) То есть на улучшение и уточнение условий игры по рыночным правилам.

Продажи премированной книги автоматически возрастают в разы, тогда как ее денежная составляющая не имеет особого значения. Скажем, знаменитая Гонкуровская премия и вовсе не имеет денежного наполнения. Писатель живет со стартового аванса (который у лауреата увеличивается автоматически) и с моментально возрастающих продаж.

Отечественная премия («Букер», но, разумеется, не он один) с самого начала озабочена совершенно иным: искусственным созданием тепличных (нерыночных, а вернее, антирыночных) условий особо избранным. Премиальная сумма, явно несопоставимая (причем в лучшую сторону) с гонораром (включая пресловутые роялти, на которые издатель тебя еще и обманет), становится для лауреата главной, да как бы и не единственной наградой.

Нерыночные условия писателю в советское время обеспечивала столь нелюбимая им Софья Власьевна. Ты издавал поэтическую книжицу стартовым тиражом в 10 тысяч экземпляров по цене 10 копеек – и при суммарной стоимости тиража в тысячу рублей получал две тысячи гонорара!

Такое нынче не пляшет. Поэтому и к спасительному премированию подходят особенно разборчиво. Хорошо помня о том, что награждать нужно достойных и – желательно – «своих». И все-таки – достойных или «своих»? По идее хочется, чтобы это совпало. На практике же бывает по-всякому. И, если «справедливому» решению мешают правила, попирают их не колеблясь.

Пятнадцать лет назад (одновременно с «Букером») у нас в Питере учредили Довлатовскую премию – за лучший рассказ. Жюри премии (лишенной денежного содержания) возглавил прозаик Валерий Попов, был уже сформирован шорт-лист. Но тут случилось «непоправимое»: Елена Довлатова объявила от себя приз в сто долларов!

Это были по тем временам нешуточные деньги. На них можно было прожить месяц. Или снять однокомнатную квартиру – тоже на месяц. А проституток, бравших сто долларов за ночь, завистливо называли валютными.

Валерия Попова вывели из состава жюри, а рассказ его (в конкурсе не участвовавший) в шорт-лист ввели. Он же, естественно, и одержал победу.

Я нарочно останавливаюсь на этом случае, потому что он не просто показателен, но и многое объясняет самой своей амбивалентностью. Дело в том, что, жертвуя сто долларов, вдова Довлатова мечтательно произнесла: «Хорошо бы эти деньги достались Валере Попову. Сережа его так любил…»

То есть определенная «справедливость» в этой вопиющей истории все-таки наличествовала: «свой» показался самым достойным; правда, не тому составу жюри, который сам же и возглавил.

Первого русского «Букера» не удалось присудить исключительно популярному тогда в либеральной среде Владимиру Маканину: он в отчетный год ничего не опубликовал.

Первая из новых литературных премий – Букеровская – была импортирована с берегов туманного Альбиона. Тем разительней оказался контраст между забугорной и местной сборкой

Не опубликовал и на следующий год – ничего, кроме небольшого рассказа, тогда как Букеровская премия по регламенту присуждается за лучший роман. Вот этот-то рассказ и признали лучшим романом года!

Потом присудили «Букера» покойному Окуджаве (хороший бард, кто бы спорил). Потом – какому-то 50-летнему мальчику, опубликовавшему юношескую повесть в «Знамени». Потом (или в обратном порядке) – Анатолию Азольскому.

Книги лауреатов не продавались – и продаваться не могли. Но «большие деньги» (задолго до «Большой книги») уходили «своим» (становящимся все менее и менее достойными) – и это было главное! Обескураженные англичане, поначалу курировавшие премию, в какой-то момент ушли, как у них принято, не прощаясь.

Нечто в том же роде произошло и с премией имени Аполлона Григорьева – за главное литературное событие года. Не сразу, но произошло. Сначала ее присудили некогда замечательному писателю за откровенно слабый роман (с тайной мотивировкой «он умирает от рака»; и он действительно года через четыре умер); через год – откровенно «своему» человеку; еще через год – опять-таки «своей», но за 20-страничный рассказ, – и по итогам такой трехлетки банкиры прекратили финансирование.

В «Антибукере» все было честнее, но как-то вместе с тем и дурашливее. Премия каждый год прирастала новыми номинациями – и на них налипали все те же кумовство и коррупция, которых вроде бы удалось избежать поначалу. Когда собираешь пять-шесть жюри ежегодно, в них неизбежно попадают люди, приходящие туда с заранее вынесенным (в пользу «родного человечка») решением.

Несколько лет просуществовала в Питере «Северная Пальмира» – с анонимными бланками для голосования, изрядный запас которых хранился в сейфе у организатора. Вот уж где постоянно побеждали самые «достойные»!

«Нацбест» я, по понятным соображениям, пропущу, отметив лишь, что, затевая эту премию, мы постарались учесть (негативный, главным образом) опыт предшествующих и по возможности минимизировать коррупционные и кумовские риски. Первое удалось, второе не очень: стремление порадеть родному человечку порой имеет место и здесь. Класс у нас, как говорится, разный, а школа-то общая!

В литературной среде принято решать свои задачи, не слишком заботясь о приличиях. В только что опубликованном шорт-листе «Большой книги» пять позиций (из двенадцати) заняты постоянными авторами «Нового мира», ответственным секретарем которого работает председатель экспертного совета премии Михаил Бутов. «А что? Это лучший журнал, и с нами сотрудничают лучшие авторы!» Интересно, как выглядел бы этот шорт-лист, возглавь экспертный совет Наталья Иванова или Сергей Чупринин.

Всеобщее пресмыкательство перед Андреем Битовым (я выслушал уже немало упреков в связи с недавней колонкой «На одном гектаре») объясняется во многом тем, что он – в одиночку – присуждает Пушкинскую (Тёпферовскую) премию, – особенно суетятся, понятно, те, кто полагает, что их очередь уже подошла.

Есть премии с небольшим, но симпатичным денежным содержанием (за лучший рассказ, за лучшую повесть: до недавних пор – Государственная) – их присуждают «на сдачу» в ходе более крупных взаиморасчетов.

Посмотрим, кстати, что за премию получит в нынешнем году (и от кого! И за что!) председатель букеровского жюри Асар Эппель. Премию журнала «Звезда», если тамошняя любимица Елена Чижова попадет в шорт-лист, – это уж как минимум (а так оно и будет). Его предшественник на этом посту Александр Кабаков получил – в свой букеровский год – вторую премию «Большой книги». А «Букера» присудил куратору литературной премии «Дебют» Ольге Славниковой.

Книгоиздание – одна из немногих отраслей, в которых рыночная экономика более или менее работает. Премиальный процесс призван обеспечить ее (экономики) тонкую настройку. А обеспечивает то (вернее, тех), что (и кого) обеспечивает.

Читатель голосует рублем. Но не за лауреатов. А им того, поди, уже и не надо.