Виктор Топоров: От тех, кому за… для тех, кому по…

«Да жив ли курилка?» – не без естественного волнения думал я, проглядывая очередной толстый журнал.

Конечно, почти в каждом из них (и едва ли не в каждом номере) Мелихов продолжал публиковаться как публицист – но ведь и публицистика у него, куда ни плюнь, какая-то мертвая… С тем большей радостью – за восставшего из литературного небытия коллегу – обнаружил я, раскрыв декабрьскую книжку «Нового мира», свежий роман уже было похороненного мною автора – с парадоксальным названием «При свете мрака», завидно короткий (уместился в одном номере; или так отредактировали) и на животрепещущую (да простится мне этот каламбур!) тему.

Которую с наибольшей точностью сформулировал однажды сексолог Игорь Кон:: « Х... – это пенис с претензией на фаллос».

Обнаружил я, раскрыв декабрьскую книжку «Нового мира», свежий роман уже было похороненного мною автора

Тема не только животрепещущая, но и вечная…

Пожилой рассказчик колесит по стране с лекциями против самоубийства. В каждом городе у него по бабе, да и слава соответствующая, а дома, в Питере, жена с мужским именем Гришка – исключительно по инерции любимая старуха, подсевшая на наркотики.

«Однако, отдаваясь грезе Нининой, не упустить бы Марининой: в ее стеклянно-кирпичном Академгородке даже самый мой голос вывертывается столичным фатом, стремящимся быть в курсе всех снобистских новинок с единственной целью обронить о них скучающее надменное словцо в соответствии с извечным архетипом «и ничего во всей природе благословить он не хотел». Мой всеохватный скепсис вызывает у Марины страстный гортанный смех, она уже в двух шагах от оргазма… Ну и слава богу, я добрый. У меня-то у самого там ничего даже и не вздрагивает – кажется, там просто гладкое место; в тревоге начинаю нащупывать, но…

Но, ударившись оземь, я тут же превращаюсь в пылкого Ромео: под пузатыми цементными балясинами Нонны Омской я голосом Паваротти исполняю «Cеренаду» Шуберта и с обезьяньей ловкостью вскарабкиваюсь на балкон с охапкой черных роз в челюстях, чувствуя, как внизу пульсирует тот, кто только что воскрес из небытия. Однако на очереди уже Екатеринбург, мне нужно срочно окунуться в чан с волшебным отваром, чтобы вынырнуть прибабахнутым интеллигентом: «Кы, Кы, Кы, Ккьерккеггор, Сы, Сы, Сы, Ссартр-тр-тр-тр-тр», – млея от нежности, наслаждается моим дребезжащим тарахтением Бэлла, пока я охлопываю себя в поисках пропавших очков. Но ее мечта уже начинает угасать, а потому и у меня назревает проблема, как бы не перепутать Бэллу с Аллой: я ведь могу лишь усиливать, но не создавать».

На Дальнем Севере безотказный до тех пор проповедник против суицида попадает в именье к миллионщику Командорскому. Соблазняет его красавицу-жену. Однако в разгар любовной сцены возвращается Командорский. Велит своим пацанам оскопить рассказчика, как (подсказывает сам Мелихов; он человек в этой области начитанный) Абеляра, застуканного с Элоизой.

И, хотя кастрация (как и соблазнение) прерывается в самый интересный момент, психологические последствия оказываются поистине ужасающими: теперь рассказчик может только со спящей наркотическим сном (и громко храпящей) Гришкой, мысленно подставляя на ее место то одну, то другую из былых подруг.

А заодно продолжает – для изголодавшегося новомирского читателя – рассказ о былых подругах с мельчайшими постельными подробностями и развернутыми философскими отступлениями.

Забыл уточнить, что на момент написания самого романа рассказчик находится в больнице, где лечится от простатита, осложненного геморроем, и на соседей по палате взирает крайне мизантропически.

Есть в романе и вставная новелла о дочери-постмодернистке (от одного из ранних браков), замужем за поэтом – со злободневными сатирическими намерениями. Есть вставная новелла о химерической дочери (то есть о дочери постоянной любовницы), духовная близость с которой ненадолго перерастает в физическую. Есть вставная новелла о юношеской встрече с поселковой давалкой, которую (застав ее с одним из хахалей) убивает пьяный муж.

Общий смысл и мораль: мы любим воображением, да и женщины любят нас за воображение, так что член вроде бы и без надобности. Особенно когда тебя кастрируют – или, например, простатит…

С новым романом Мелихова перекликается – и названием, и не только им – повесть некоего Вадима Ярмолинца «К свету», опубликованная в эмигрантском журнале «Крещатик» №4. Здесь тоже правит бал «мужской половой член», как выражаются у нас иные переводчики с английского. Хотя действие и развивается вроде бы в Западном полушарии …

Супруги Кирилловы богато живут в Нью-Йорке. Он винный критик на русском радио, она промышленная шпионка (ворует в Европе новинки тамошней моды). Покупают картину, на которой изображены три женщины (возможно, монашки). Случайно зайдя туда, где вкусно покушать (супруги из Одессы), Кирилл знакомится с барменшей, предположив, что именно она позировала для той картины. Она тоже русская, из Москвы. Дождавшись, когда жена улетит на пять дней в Европу, приводит Марию к себе. Возникает большое чувство. Забывает предохраниться.

На уик-энд едут на юг штата, где есть виноградники. «Женщине надо дать возможность гордиться своим мужчиной». Мария не раз говорит Кириллу, что надо бы ему стать сомелье. Нет, возражает он, уж лучше я бы возделывал виноград.

Жена находит в постели гребешок с чужим волосом. Муж уклоняется от объяснения. Уклоняется и от объяснения с Марией, требующей, чтобы он сделал выбор. А узнав от начальника о том, что русское радио, на котором он проработал двадцать лет, через полмесяца закроют, просто-напросто пускается в бега.

Александр Мелихов

Через два года Мария стучится в дверь к Ольге с колясочкой, в которой как две капли воды похожая на Кирилла малютка Аня. Рассказывает свою историю: жила всё это время с другим человеком, скрывая любовь к Кириллу, но тот обо всем наконец догадался, поглядев на «дочурку», и ушел. (Не иначе как негр!– В.Т.) Отца я вам не найду, отвечает Ольга, но могу стать бабушкой.

Женщины (одной чуть за тридцать, другой – за сорок) начинают жить вместе. Но никакого лесбоса, хотя у обеих имеется соответствующий опыт. Воспитывают Анечку. Обеим хорошо, но как-то тоскливо.

Лет через десять приходит письмо от Кирилла. Он осуществил-таки свою мечту и стал виноградарем и виноделом. Этой ночью женщины ложатся в одну постель и засыпают, обнявшись. И обеим снится их любимый, чтобы не сказать единственный мужчина.

Мстительно-сентиментальная эротическая фантазия старого разведенного еврея из новых американцев… Долгожданный роман именитого петербургского писателя… Почему они так похожи?

Да и пишет никому не известный Ярмолинец ничуть не хуже: «Ольга сделала шаг назад, губа снова превратилась в усики. Непонятно было, то ли это трюк художника, то ли недоработка. Это ей не понравилось, поскольку приобретенная вещь обнаружила качество, ускользнувшее от ее внимания до того, как она расплатилась за нее. Она подумала, что дело можно поправить, если привыкнуть смотреть на лицо в зеркале под углом, дававшим желаемый эффект. Но тогда встал новый вопрос: какой эффект был бы более желаемым –тот, при котором открывались усики, или тот, при котором усики превращались в губу? Речь шла о значительной разнице: кто в зеркале – мужчина или женщина?

Вздохнув, она отложила решение этого вопроса, поскольку сейчас торопилась снять новые туфли, неожиданно натершие ей ногу. Это было неслыханно! Все туфли идеально подходили к ее узкой с невысоким подъемом ноге. У нее было 365 пар обуви и каждый день она надевала новую. Количество туфель, собранных за долгие годы, позволяло ей не отставать от моды, которая, как вам скажет любой знающий человек, все время повторяет сама себя. Раз в четыре года на Рождество Ольга выставляла одну пару перед дверьми квартиры, а утром приобретала новую. Так она обновляла коллекцию. Затем лежа на постели и, подняв ногу, подолгу рассматривала, как ее силуэт с безупречной точностью переходил в силуэт обуви».

Стоило бы, согласно новейшей, самых последних дней, литературной моде, завести оба эти текста в компьютер, чтобы он, не по-детски поднатужившись, выдал сводную версию: одесско-брайтонский винодел и питерско-казахстанский суицидолог двухспинным зверем на голубом глазу платонически пользуют друг дружку от простатита и геморроя охотничьими рассказами о дамах былых времен.