Дмитрий Бавильский: Ответ Фёкле Толстой о сущности мата

Для этого дружную компанию актеров и режиссеров, съехавшихся со всей страны, отвезли в Ясную Поляну, где трое суток практически без сна и отдыха продвинутый театральный люд осваивал новые пьесы.

О мероприятии этом стоит рассказать особо. Театр «Практика» днем с огнем ищет экспериментальные и радикальные пьесы. Расширяющие возможности языка, обращающиеся к запретным темам, выводящие на сцену нового героя. Девиз фестиваля, между прочим, так и звучит: «Ищу героя!» Ну, фан у них такой.

Нужен ли для описания свинцовых мерзостей современной жизни мат или не нужен? Уместен или нет?

Десяток лучших выходит в финал. Вот тогда и начинаются читки – разыгрывание текста по ролям минимальным количеством подручных средств. Понятно почему: постановка полноценного спектакля – процесс дорогостоящий, а с новыми текстами еще не совсем непонятно, годятся они или нет, для этого и устраиваются читки. Ведь одно дело – глазами и на бумаге, иной коленкор – если вместе с режиссером да актерскими силами. Некоторые творения, выгодно смотревшиеся при чтении, проседают, другие, казалось бы, скромные и незаметные, при предъявлении вслух, напротив, начинают звучать во весь голос.

Я ехал на читки в Ясную Поляну первачом. В качестве члена жюри конкурса блогов, победителя в котором тоже ждала такая читка. Много про эту лабораторию читал, слышал, стало интересно. Со стороны это сообщество, находящееся в оппозиции к традиционному театру, выглядит монолитной компанией заединщиков. Де, собираются единомышленники, хорошо понимающие значение эксперимента, для того чтобы двинуться дальше в освоении широт и глубин современной жизни (главным фетишем для «Новой драмы» являются документальность, подлинность происходящего на сцене). Однако реальность оказалась иной.

Уже первая читка расколола нынешних новодрамовцев на два яростно спорящих лагеря. Камнем преткновения оказалась пьеса Юрия Клавдиева «Медленный меч», расцвеченная под руководством питерского режиссёра Галины Бызгу. Несмотря на то что в этот день показывались еще две пьесы, финальное обсуждение напрочь увязло на тексте Клавдиева, смешном и странном одновременно.

Вопросов к драматургу было много, но все они так или иначе сводились к дилемме: нужен ли для описания свинцовых мерзостей современной жизни мат или не нужен. Уместен или нет. А если допустить, что уместен, то в каких количествах? И где та грань?

Я всё еще надеялся, что дискуссия о допустимости мата окажется случайным и проходным эпизодом обсуждения, дискуссионным аппендиксом. Но и во второй, и в третий день диалог лаборантов скатывался к одному и тому же – можно ли материться на сцене?!

Честно говоря, настойчивость эта поражала до глубины души, ведь я-то наивно полагал, что на самом продвинутом фестивале самого продвинутого театра собираются люди зело искушенные в тонкостях современного искусства. Ведь если не здесь, то где ж тогда еще?!

Ан нет.

Собственно наш спор с руководителем лаборатории Фёклой Толстой и Эдуардом Бояковым, главным идеологом «Новой драмы», и возник из-за того, что дискуссия, начавшаяся на заключительном обсуждении, всё никак не хотела заканчиваться. И вот уже лаборанты сдвинули столы и откупорили отнюдь не шампанское, а мы все стоим и стоим в курилке, и спорим, и спорим. Слава богу, не деремся.

Радушная хозяйка и «гений места», Фёкла, между прочим, и сама в качестве режиссёра поставила здесь две читки. Справедливости ради отмечу, что мата в выбранных Фёклой пьесах практически не наблюдалось.

Что не помешало Толстой обрушиться на творения коллег.

Фёкла говорила об усталости от мата. О тотальном засорении современной речи. Она, наконец, говорила о непродуктивности нарушения в искусстве всех табу, ведь если все они будут нарушены, то как же тогда существовать искусству дальше?

Бояков терпеливо возражал, что никаким особенным табу для современного искусства мат не является. Что истинные табу лежат в иной плоскости – и приводил в пример только что закончившуюся читку пьесы Ольги Погодиной «Глиняная яма», замечательно поставленной Сюзанной Оржак из Якутска. Жёсткий текст, в котором две родные сестры сцепились из-за любовника-чеченца, обоюдоостро ставящий демографические вопросы, кому-то показался едва ли не древнегреческой трагедией, а мне так вполне ксенофобским произведением.

Фекла Толстая

Кстати, и мата в «Глиняной яме» тоже почти не наблюдалось.

Бояков также говорил Фёкле о том, что на улице материться, ну, конечно, нехорошо и некрасиво, однако в одном, отдельно взятом месте, ограниченном конвенцией, мат вполне допустим. Тем более если театр ведет исследование самой что ни на есть жгучей реальности. Ведь зритель, идущий в «Практику» или «Театр Док», как правило, далеко не наивен и прекрасно знает, с чем он может столкнуться в этих полуподвальных помещениях – с сырьем текущего момента, с сырым материалом, из которого может возникнуть действительно новое искусство.

И в самом деле, документальный театр (или вербатим) возник при смене эпох на сломе традиционного российского психологического театра. Именно поэтому новодрамовской драматургии свойственны эскизность и незавершенность. Зачастую это не сколько четко рассказанные истории, сколько набор симптомов и синдромов.

Ситуация эта напоминает мне расцвет физиологического очерка в начале 60-х годов XIX века, когда завершился период дворянской культуры, только-только начался капитализм, новые характеры не оформились еще в законченные социальные типы и культура запаздывала.

А может быть, просто набиралась сил для решающего прорыва-рывка. Ведь именно из этой самой погрязшей в быту очеркистики разночинцев чуть позже вырастут великие эпопеи Толстого и Достоевского.

Впрочем, я отвлёкся от спора. Антитезой новодрамовской честности Бояков приводит в пример лицемерие деятелей официальной (читай: телевизионной) культуры. Господа юмористы и кинорежиссеры, снимающие всякую дрянь типа «Глянца», никогда не ругаются. Однако деятельность их наносит куда больше вреда, нежели невинные интеллигентские шалости, творимые в парочке московских подвалов.

Бояков говорит о фашизме, которым чревато запрещение проявлений великого и могучего, а я вспоминаю слова православного философа Сергея Хоружего. Он не только написал несколько книг о традициях монашеского молчания (исихазма), но и перевел вместе с Виктором Хинкисом одну из самых матерных книг всех времен и народов – «Улисс» Джеймса Джойса.

Выступая на джойсовском семинаре в Челябинском педагогическом, лауреат Первой Ватиканской премии имени Соловьева, объяснял, что сильнейшее переживание мата возникает из-за актуализации архаических, языческих пластов сознания, где верой и особым значением наделяются ритмически организованные речевые формулы.

На деле же всё выглядит значительно проще. Не мы такие, жизнь такая… И если театр берется фиксировать ту самую жизнь, что кипит, бурлит и пенится сразу же за воротами Ясной Поляны, то как, извините, не врать?

Кстати, о вранье. Театр ведь самое консервативное и самое лживое искусство, вранье здесь возведено не только в квадрат, но и в основополагающий принцип. Это оборачивается оторванностью от реальности (как же театру выживать, конкурируя, например, с медиа, шоу-бизнесом и кино?), а также чудовищной затхлостью.

Призыв классиков гнать рутину с оперных подмостков выглядит тысячекратно актуальнее применительно к драматической сцене. Для того, чтобы оценить степень заштампованности нынешнего театра, ехать в далёкую провинцию не нужно. Достаточно сходить в любой, практически любой, столичный театр.

Подвижники из «Практики» пытаются свести эту густопсовую затхлость и стопудовую ложь к минимуму. Первопроходцы, на свой страх и риск расширяющие границы дозволенного, они, подобно Марии Склодовской-Кюри, ставят эксперименты прежде всего на себе. Ведь подготовленный зритель посмотрит один раз матерный текст и уйдет. А как быть актерам, занятым в постоянном репертуаре?

Многие новодрамовские актеры между тем говорили на обсуждениях: после работы с таким вот материалом в жизни они начинают выражаться значительно аккуратнее. Так что, Фёкла, материться в театре всё-таки можно. Вопрос в органичности этого самого словоупотребления. Ведь когда в финале всё того же клавдиевского «Медленного меча» на сцене появляется великая русская актриса Роза Хайрулина, способная сыграть что угодно, мата просто не замечаешь…

Всё у нас странным образом приобретает гипертрофированные очертания. И даже мат оказывается больше чем бранное слово, приобретая нешуточное, можно сказать, общественное звучание. Призывом гордым к свободе, к свету!

Так что материтесь, господа, но только в специально отведенном для этого месте. Например, во время новодрамовских спектаклей. Да и то – если вы исполнитель какой-нибудь роли, а не просто скептически настроенный «продвинутый зритель». Ибо материться в театре нельзя. Это же вам не прачечная какая-нибудь, а самая что ни на есть институция современной культуры.