Хоррор на почве русского мифа мог бы стать одним из лучших в мировой литературе. Долгая история русских верований плотно связывает языческое начало с повседневным бытом русской деревни. Домовые, лешие, водяные, русалки так вплетались в ткань бытия человека на протяжении многих веков, что стали соседями...
9 комментариевПавел Руднев: Поколению дворников и сторожей
Валерия Фокина всегда отличали оригинальные репертуарные решения. Вот и сейчас, поставив пьесу Льва Толстого «Живой труп» в своем Александринском театре, он берет на вооружение «неприятную» классику – пьесу, в которой отсутствует умиление, гармония и благообразие. Фокин ставит Толстого как мученика идей и своего горького современника.
Ставить пьесу «Живой труп» в Александринском театре – значит еще и невыигрышно спорить с легендой Николая Симонова, артиста, олицетворившего советский период главного театра Петербурга.
Сегодня это еще и отчаянное противоборство нашему времени, которое с такими лузерами, как Федя Протасов, не церемонится – просто выбрасывает.
Фокин в спектакле определяет Федю конкретно: Федя – бомж, «бич», асоциальный элемент, который стал таким не под ударом горестной судьбы, а по своему велению.
«Живой труп» – это размышление о том, почему люди неожиданно «уходят» от мира.
Первая мысль от такого «Живого трупа» – как же нужен Фокин и театральному Петербургу, и Александринскому театру.
Сегодня традиционное, академическое театральное искусство пребывает в растерянности: новая эпоха требует нового театра
Сегодня традиционное, академическое театральное искусство пребывает в растерянности: новая эпоха требует нового театра и не может не беспокоить вопрос эстетического выживания наших великих театральных академий. Как сохранить зрительский интерес и вместе с тем не превратиться в музей с поседевшей целевой аудиторией?
Москвич Валерий Фокин в свой петербургский период претерпел серьезную и правильную эволюцию: сохранив смелость и задор авангардиста-экспериментатора, он ставит в Александринском театре спектакли чистые, позитивные, стройные, больше увлекаясь чисто профессиональными хитростями, подробной режиссурой, чем самореализацией.
Фокин в Александринском театре «научился» быть классичным.
В Москве в последние годы он так никогда не работал. Спокойный ритм его «Живого трупа» лишь изредка взрывается яркими, точными вспышками инакового театра – скорее «сновидческими» вкладками, чем полноценным авангардным высказыванием.
Александринский театр сегодня оставляет впечатление действительно реформируемой, обновляемой классики.
К славе города, «Живой труп» Валерия Фокина оказался еще и предельно петербургским спектаклем. Решительно отказываясь от цыганско-ресторанного колорита, песен и плясок, режиссер рассказывает нам чисто урбанистическую историю, историю о городе контрастов, гламурных верхов и злачных низов, куда бегут не столько от нищеты, сколько от совести.
Мир Протасовых и Карениных, которого бежит Протасов, изображен изящной светской коллекционной компанией, подчиняющейся ритму жизни в свете, нормам общения в дворянской среде, законам риторики.
Здесь тон задает, конечно, князь Абрезков – изысканная, «дворянская» работа Николая Мартона. Это «общество спектакля», по названию одноименной книги Ги Дебора. Общество, воспринимающее чужой мир как спектакль, умеющее постигать вещи только коллективным разумом, коллективной моралью, установленным законом.
Фокин заставляет это высшее петербуржское общество как бы обступать Протасова-беглеца, наблюдать за его жизнью свысока – когда Федя в самом финале застрелится, чтобы освободить свою семью, кто-то скажет, как в театре: «Браво».
Сухо так, скупо.
Художественный руководитель Александринского театра Валерий Фокин во время предпремьерного показа нового спектакля «Живой труп» в Александринском театре |
С одной стороны, путаница лестниц – аллегория тщетной суеты делового имперского Петербурга, заменившей Протасову семейный уют; с другой стороны, техногенная «движущая» декорация, своими острыми углами, разумеется, моментально адресующая к опытам Всеволода Мейерхольда.
Это какой-то гремящий, гулкий и неподвижный, тупой лестничный агрегат – нечто техническое, зловещее, молохообразное. Вверх-вниз ходит лифт, который подымает с сырых, гниющих низов (для Фокина важна фигура лифтера – гнилого человека, который и «сдает» Протасова полиции) к сытым, уютным, теплым верхам.
Петербург – город контрастов.
Мир Феди Протасова, «беженца», «бича», «уклониста», сам собой «выезжает» к зрителю откуда-то снизу, из люка, – узкая неприбранная платформа, закрытая грубой сеткой-рабицей, унылый закуток два на три метра.
Лампочка без абажура, грубый кран с холодной водой. То ли тиристорная, из которой управляют лифтом на сцене, то ли дворницкая, то ли теплоцентраль. То ли кочегарка.
Фокин совершенно неожиданно «передает привет» еще одной сегодня немного подзабытой ленинградской мифологии – «поколению дворников и сторожей», эскапизму эпохи русского рока.
Актер Николай Мартон в роли князя Абрезкова на предпремьерном показе нового спектакля «Живой труп» |
Валерий Фокин поставил спектакль о добровольной «выброшенности» из жизни. Когда сам человек не в силах избавиться от положения «чужака» и только его усугубляет.
Протасов опускается на дно жизни, разлучаясь с высшим светом. В его мотивации нет ничего беспутного – Фокин решительно не допускает на сцену цыганского, пьяного, веселого, разухабистого.
Протасова его одинокая жизнь не веселит – напротив, клонит к земле. Спутница Феди Маша (Юлия Марченко) – скорее институтка, сестра милосердия, патронажная сестра, чем любовница. Принесет еду, нацедит сок алоэ, умоет мужика и пойдет себе к другому горемыке, того обслуживать. Ни о какой страсти и сексуальной горячке тут и речи быть не может.
Протасов Сергея Паршина – хронический молчун, аутист, вышедший из игры странничек божий, по сути ленинградский «митёк». Мир верхних этажей ему оказался противен до жути, его бегство – бегство от стыда за свою жизнь в приличном «обществе спектакля».
И мир тот не слишком уж гадкий, не слишком плох, но бывают такие люди – не хотят играть ни в какие социальные игры. Общество устроено неверно – человек сам себе не предоставлен. Но по замечанию теоретиков марксизма, из «общества спектакля» навсегда уйти нельзя. И именно поэтому на гибель Протасова будут слышны аплодисменты и крики «браво». И эта смерть будет поглощена и съедена урбанистическим сплином. Молохом имперского города.
Спектакль по пьесе Льва Толстого «Живой труп» в постановке Валерия Фокина прошел в Александринском театре |
Но цыганский колорит Валерий Фокин убирает не столько потому, что сегодня он совсем не ассоциируется с пьяным бегством Феди Протасова. Скажем, проблема развода (как правильно развестись, чтобы избежать позора; почему нужно застрелиться, чтобы освободить жену) более непонятна современному зрителю, нежели цыганское поведение. Женись на ком хочешь и разводись с кем хочешь.
Фокин лишает Сергея Паршина самых серьезных монологов на «цыганскую» тему, но оставляет в спектакле тему невозможного гармоничного развода. Ему, если угодно, нужен бунт не социальный, не против пошлости закона. Ему интересен бунт простого человека против... самого себя.
Вот жил человек в гармонии с миром и вдруг... ррраз – и вылетел. Стыдно жить в «обществе спектакля», меняет он жизнь размеренную на жизнь кочевую, обретая ценность, наверное, самого себя.
«Стыдно» – вот ключевое слово для Протасова.