Виктор Топоров: Pelevin - cool

Вдохновение, в отличие от рукописи, не продается, но, с другой стороны, мастерства не пропьешь.
Проект «Мифы» таков: известным писателям (по преимуществу англоязычным) предложено сочинить по парафразу какого-нибудь – не обязательно античного – мифа.
Миф каждый из них выбирает сам.
Что все это должно значить, не очень понятно.

Интереснее было бы, проинтерпретируй несколько писателей один миф или один писатель – сразу несколько. А так ситуация задана заведомо расплывчатая, особенно если учесть, что на мифах (ну или на архетипах – это вопрос терминологический) выстроена вся мировая литература.

К тому же известное удивление вызывает перечень привлеченных к проекту авторов: скажем, сочная бытописательница (но никак не более того) Маргарет Этвуд.

Но в любом случае, России предоставили место, и это почетно.

На переходе от «ДПП» к роману про лисичку А Хули Пелевин поменял издателя, перепрыгнув при этом через ступеньку – из универсама Вагриус в гипермаркет Эксмо

И место это отдали Пелевину – и это правильно. А могли бы Людмиле Улицкой или (страшно даже представить!) Виктору Ерофееву, не говоря уж о Борисе Акунине.

Известно высказывание некоего поэта: «Написал стихотворение о любви. Закрыл тему».

Тему мифа как такового закрыл, вообще-то говоря, Джеймс Джойс. Хотя и Томас Манн с «Иосифом и его братьями» не промахнулся.

А из новейшей литературы назову оставшийся незамеченным шедевр русского американца Алексея Л. Ковалева «Сизиф».

Который я, кстати, прочел одновременно со «Шлемом ужаса» – три года назад; оба – в рукописи. «Шлем ужаса» был тогда выдвинут на соискание премии «Национальный бестселлер» (которую Пелевин впоследствии получил за «ДПП (нн)»), но лавров не снискал.

На переходе от «ДПП» к роману про лисичку А Хули Пелевин поменял издателя, перепрыгнув при этом через ступеньку – из универсама «Вагриус» в гипермаркет «Эксмо».

И написал в результате свой не лучший роман, как утверждают одни, и не худший, как полагают другие, а нечто принципиально иное: «фирменного» Пелевина, адаптированного для массового читателя.

Держа в уме стартовый тираж в 150 000 экземпляров и делая поправку на middle brow. «Шлем ужаса» написан раньше – еще для яйцеголовых – и адаптирован по-другому: для перевода прежде всего на английский. Отсюда, на мой взгляд, аскетизм языка и общая установка на минимализм изобразительных средств.

По жанру это радиопьеса в форме чата. Семь сетевых персонажей ведут мнимое существование в лабиринте, где свирепствует Минотавр, избавить от которого может, естественно, только Тесей.

Впоследствии, правда, выясняется, что «семеро несмелых» – маски самого Минотавра (вернее, они в совокупности представляют собой «коллективного Минотавра» – помните, в ходу была такая схема: «коллективный Ельцин», «коллективный Распутин», потом стали говорить «Семья», – персонажи радиопьесы – Семья Минотавра), и Тесея они не столько ждут, сколько заманивают в ловушку.

Знаете, как в анекдоте про старого петуха, который, потоптав весь курятник, без сил валится наземь: «Стоило ли тебе так надрываться, отец?» – спрашивает у него молодой петух. – «Тсс!.. Не шуми. Это я ворону подманиваю!»

Виктор Пелевин

И «коллективный Минотавр», и анекдот про ворону, и апории Зенона (и псевдоапории псевдо-Зенона), и стереометрические конструкции в духе кинострашилки «Куб», и космогония пополам с теогонией, и макаронистические каламбуры на крепкой матерной подкладке, и выпады против цензуры и против постмодернизма (против цензуры постмодернизма и против проникнутой упадническим духом постмодернизма цензуры), и, разумеется, прекомичнейшее экзистенциальничанье – все это подается в «Шлеме ужаса» на одинаково предельном серьезе.

Чем, собственно, и обеспечивается незаурядный художественный эффект или, проще говоря, удовольствие, получаемое при чтении этой небольшой книжицы.

Вот такого серьеза, даже в лучших вещах, не умел выдержать Владимир Сорокин – и потому у него дело неизменно заканчивалось coitus’ом interruptus’ом, то есть пшиком.

А Пелевин – честь ему и хвала – выдерживает:

«Да, именно. Дикобраз сидит на бронзовом пеньке, с которого во все стороны течет вода, словно зверька сильно напугали. А змея, завиваясь кольцами, подползает к пеньку и пускает вверх высоченную струю, которая разделяется на три ответвления и падает дождем на дикобраза и все вокруг. Удивительно красивый фонтан. Когда я его первый раз увидела, в брызгах воды рядом с ним висела маленькая радуга, и с тех пор я его больше всего полюбила. На самом деле там три струи, но с разным напором. Наконечники, из которых они бьют, расположены в пасти у змеи вплотную друг к другу. Поэтому кажется, что вверх бьет одна, а вниз падают три. Я еще вспомнила татуировку на твоей кисти, где нефть и яхт-клуб. Струя, которую ты видел над кустами, разделяется натрое?»

Обложка книги Виктора Пелевина «Шлем ужаса»

О космогонии – собственно шлем ужаса, сепаратор, пузыри надежды и пр. – говорить не буду. О ней уже все сказал (рассуждая о космогонии Уильяма Блейка) Т.С.Элиот: чувствуешь себя, как в доме умельца, выстругавшего себе мебель, вместо того чтобы купить ее в магазине.

Пелевин, понятно, не Блейк, но фуганок с киянкой у него что надо.

И последнее. Критика пишет о «Шлеме ужаса» взахлеб.

Я читаю и удивляюсь – и похвалам (с которыми, впрочем, согласен), и градусу похвал. Ведь восторгаются те же люди, которые три года назад – на правах членов Большого жюри «НацБеста» – «Шлем ужаса» начисто проигнорировали.

Предпочтя ему наряду с прочим, например, «Друга утят» Дмитрия Галковского.

Так что изменилось с тех пор – текст Пелевина, сам Пелевин, критики или время?
Изменился в первую очередь метод подачи: рукопись – это одно, книга – уже другое, а книга в рамках международного проекта – это cool.
Стартовый тираж в 100 000 книжных копий плюс 3 DVD плюс МР-3 – это cool.
А главное, все остальное – warm!
Warm as worms and worse then verse – первый каламбур принадлежит мне, второй – Салману Рушди, и текущую литературную ситуацию они в совокупности описывают адекватно.