Шабаш в горящей хате

В рамках проекта «Клуб читателей» газета ВЗГЛЯД представляет текст Сергея Савчука, который сравнивает происходящее на Украине с мистическими и зловещими сценами в духе произведений Гоголя. 

Для меня, украинца, категорически не принявшего Майданы изданий 1.0 и 2.0, ситуация на Украине видится как некий сатанинский театр абсурда, поставленный в декорациях гоголевских произведений.

Речка течет, липы пахнут, мычат голодные коровы, хата горит все ярче, дым все выше, крестьянин Мыкола хрипло воет благим матом и проклинает соседа-кузнеца, грозясь убить его и всех его родных

Посреди украинского хутора, утопающего в липах и яблонях, над тихой тягучей речкой стоит здоровенная хата-мазанка. Внутри светлицы беснуется изрядно похмельный, небритый крестьянин в дырявых протертых шароварах. Скачет по дому, таращит налитые кровью глаза, хрипит, брызжет слюной и машет вокруг себя дедовским щербатым топором.

С топора капают капли крови только что убитых бесноватым родичей, живущих в пристройке хаты – дочки, зятя, снохи, пары двоюродных братьев и престарелой бабки. Сама пристройка горит, из нее валит густой дым.

Из пристройки раздается многоголосый бабий и детский плач, но всех, кто пытается выскочить из огненных закоулков, крестьянин с упоением и ненавистью рубит на виду у остальных домочадцев. Те же, прикрыв от восторга и внутреннего экстаза глаза, истово шепчут, одновременно почесывая под одеждой искусанные блохами давно не мытые бока: «Дай им, батько! Так! Бей!»

Возле хаты собралась изрядная толпа. В ней в основном заезжие заморские купцы, говорящие на непонятных языках. Купцы сытые, мордатые, на ярких бричках с толстенными бабищами в чепцах.

Все охают, качают головами и хором советуют крестьянину активнее махать топором и тушить пожар бензином. При этом все злобно косятся на огромного мрачного кузнеца из соседнего села, стоящего особняком со своими сыновьями.

Кузнец хмуро смотрит на скачущего сквернословящего крестьянина, которому он все последние годы помогал поднимать горящий теперь дом и распахивать огород. С которым породнился десятком свадеб своих близких и дальних родичей. С которым не раз пил ядреный деревенский самогон, плясал на крещениях детей, спорил до хрипоты, порой ругался, а утром, хлебнув капустного рассолу, шел дальше вместе пахать и сеять.

Внутри хаты в красном углу сидит чернокожий басурманин-торгаш, увешанный аляповатыми безвкусными побрякушками из фальшивого золота и с парой ножей и пистолетов за поясом.

Он, прищурившись, смотрит на припадок крестьянина и довольно скалит лошадиные зубы, приговаривая: «Дафай, Микола, дафай! Жги и рьеж! Спалим твою хату, а потом еще и хату кузнеца! Он тибье не брат!»

И пока приснопамятный Мыкола в белогорячечном угаре после майданного чая рубит своих родичей и палит родную хату, чернокожий гость в уме подсчитывает, сколько он получит грошей за «восстановление» села и захват кузнечного рынка.

Во дворе у колодца стоят конюхи и золотари купцов и чернокожего торгаша с нагайкой. Хмурят брови и сжимают кулаки, глядя на кузнеца с сыновьями. Им очень хочется кинуться на них и долго пинать сапогами, унижать и топтать. Но даже уплаченные наперед червонцы не прибавляют челяди храбрости – у кузнецовой родни кулаки, как пивные кружки, и плечи старых молотобойцев.

К тому же купцы и черный торгаш не велели убивать кузнеца, ведь все они выгодно с ним торгуют. В толпе купеческих холопов есть пара хромых, беззубых и одноглазых, с поломанными руками и икотой. Эти на прошлую Масленицу уже пытались намять кузнецу бока, и теперь их увечья не прибавляют мужества остальным.

Речка течет, липы пахнут, мычат голодные коровы, хата горит все ярче, дым все выше, крестьянин Мыкола хрипло воет благим матом и проклинает соседа-кузнеца, грозясь убить его и всех его родных.

Купцы довольно поглаживают набитые колбасой и пивом животы, черный торгаш звенит гривенниками в кармане и подсовывает крестьянину новые кадушки с бензином и спиртом.

И только кузнец боковым зрением следит, как через дальнее окно втихаря выносят угорелых в дыму баб и детей, подают в горящую горницу ведра с водой, и поглаживает широкой ладонью отполированную годами труда рукоять молота.