1.
Когда летом 2014 года меня исключили из Союза журналистов Украины «за сепаратизм» и по мою душу зашевелилось СБУ, я просто сел в автомобиль и уехал в Крым.
Вчерашние друзья обещают при встрече разбить тебе физиономию военными берцами
Ехал по разбитой военной техникой трассе, обгоняя грузовики с хмурыми солдатами, мимо блокпостов с какими-то махновцами в грязном камуфляже. Я не узнавал своей страны и дороги, которую раньше, казалось, знал на память... И пограничный досмотр вместо опустевшего рыбного рынка на Чонгаре.
Переехав мост и очутившись на другой стороне затоки, я притормозил. Дальше идет прямая дорога до Симферополя, по которой так приятно притопить и мчаться на скорую встречу с теплым морем.
Но я притормозил – впервые в жизни. Вышел из машины. Обернулся назад, где низким горизонтом простиралась Украина, и первый раз за несколько месяцев почувствовал себя в безопасности. Теперь все будет хорошо. Сел в машину и поехал вперед – не торопясь, смакуя дорогу и даже насвистывая что-то игривое.
2.
Пожилая женщина окликнула меня: «А вы? Надо записаться в очередь!» Я настолько привык к очередям за получением временного разрешения на проживание, что и не сопротивлялся.
Подвох выяснился позже: оказывается, мне в числе прочих надо было отдежурить зимней ночью под окнами Федеральной миграционной службы, оберегая список из нескольких десятков человек, накануне записавшихся на прием к столоначальнику.
Когда подходила моя очередь дежурить, то есть к четырем часам утра, я подъехал к зданию ФМС. Уже знакомая женщина стояла в темноте улицы и в голос рыдала.
Оказалось, что недавно к ней подошел молодой человек из числа так называемых «решал», которые продавали очередь в казенное заведение. Выхватил из рук ее единственное сокровище, этот многостраничный список, порвал его и, хладнокровно растоптав в грязи обрывки чужих имен, спокойно ушел.
«За что?! За что?..» – захлебывалась слезами женщина. Так мы с ней рядом и простояли, втоптанные в грязь и замерзшие, пока не занялся тусклый рассвет.
3.
Этот красный небольшой джип с донецкими номерами давно привлекал мое внимание.
Один раз, когда он отъезжал, я заметил за рулем симпатичную девушку. Я бы сказал, «интересную особу» лет тридцати. Всякие мысли на юге рождаются.
Постепенно машина, парковавшаяся во дворе, стала все больше занимать мое воображение. То она стояла подолгу на одном месте, то вдруг меняла место парковки – все-таки изредка куда-то выезжала.
И вот, выходя из подъезда, я заметил – знакомая иномарка только что заехала во двор. Дверца автомобиля была приоткрыта, сквозь легкую тонировку виднелось симпатичное молодое личико: похоже, с кем-то болтает по телефону.
С заднего сиденья стоящего автомобиля соскользнула девочка лет восьми-девяти. Дочка? Ну, это несколько меняет дело, хотя и не отменяет его.
Я подошел поближе. Телефонный разговор затягивался, давая возможность оценить ситуацию подробнее. «Недорогой паркетный джип, – думал я, – коробка-автомат – это несерьезно... Как он вообще доехал сюда из Донецка?»
В доносившемся разговоре настойчиво звучало слово «бахать».
Я уже знал, что этим странным термином донецкие называли взрывы и бомбардировки своего города. Вот и сейчас девушка громко спрашивала у невидимого собеседника: «Сегодня опять бахали?!», «Да ты что! И сильно бахнуло?», «У вас все целы?», «Чувствую себя нормально, уже почти не болит».
Дочурка кружила неподалеку от машины. Что же привлекло ее внимание? Ну, конечно же, милейшие дворовые котята. Наконец, разговор закончился, и я изготовился его подхватить – шутливо уточнить: откуда, какими судьбами, как зовут?
Симпатяшка слегка замешкалась в ожидании. Дочка, тоже заслышав, что беседа прекратилась, проворно открыла заднюю дверь, вытащила из салона и передала ей пару костылей. Девушка сползла с водительского сиденья и оперлась на них.
У нее не было одной ноги – ампутирована по колено.
Неловко опираясь на костыли, она поковыляла в сторону подъезда, и дочка волочила за ней тяжелую сумку – может, с продуктами. Растерянно я смотрел ей вслед. А надо было бы помочь.
4.
Это слово промелькнуло в разговоре, словно молния, – «мыслитель».
Так в телефонном разговоре неожиданно назвал меня Владимир Петрович, кинорежиссер, бывший харьковчанин, человек немолодой и резкий.
И вот слышу в телефонной трубке: «Я отрекомендовал московским коллегам вас с наилучшей стороны, как профессионала, прекрасного продюсера, мыслителя...»
От неожиданности я поперхнулся и закашлялся в телефонную трубку.
Заходились в табачном кашле прошедшие годы, слипшиеся в несколько книг, отравленные бессонницей ночи, когда утро встречаешь лишь для того, чтобы записать слова, которые почему-то не могут явиться в урочное время...
Где-то бодро тебя проклинают, и вчерашние друзья обещают при встрече разбить тебе физиономию военными берцами. А те, кто искренне желают добра, с усталостью разочарованного тренера уже не знают, что делать, и подозревают тебя в симуляции.
И вот поди ж ты, «мыслитель»!
Разговор закончился. Я бессчетно курил, растроганно и одиноко смотрел в неподвижную заоконную тьму: «Я мыслю – следовательно, существую...»
5.
Под ледяным ливнем промок и продрог необычайно.
Отреставрированная властями первопрестольной Большая Никитская улица заледеневшей плиткой разъезжается под ногами. Иду насколько могу быстро, каждую секунду рискуя соскользнуть в очередную лужу.
Очень хочется в тепло, и, увидев напротив Театра Маяковского вывеску «Рюмочная», не раздумывая юркаю в уютный подвальчик. Сходу заказываю гренки со шпротами, бармен цедит в графин двести граммов ароматной «Старки», и, предвкушая блаженство, я бухаюсь за свободный столик...
Внимание сразу привлекла фотография над столом, вглядевшись в которую, я невольно ахнул.
Я сидел напротив портрета русского писателя Владимира Орлова – автора знаменитого романа «Альтист Данилов» и моего мастера по Литинституту.Это была любимая рюмочная ныне покойного литератора, его привычный столик, что авторитетно подтверждали вырезки из различных изданий, приколотые здесь же – прямо на стену. И хрустальным рюмочным перезвоном откликнулись в памяти щемящие мелодии его книг, наполненных музицирующими демонами, останкинскими домовыми, нечеловеческой грустью...
И дословно, отчетливо вспомнилось, как он защищал от нападок мою первую книгу, пресыщенную опечатками и глупостями. И горячая признательность потекла вместе с водкой куда-то вглубь.
После института я, неблагодарный, не навещал его – вот и свиделся с покойником. Уж прости меня, если можешь.
И мы, обнявшись, выходим из нашей любимой рюмочной на подсохшую Никитскую и мимо ЦДЛ идем далеко за город и даже за пригород, по кронам деревьев и звездному небу – в наше общее никуда...
Источник: Блог Константина Кеворкяна
