На мое девятое в жизни лето, когда я с бабушкой в деревне познавала мир, мне подарили новую книгу и я безоглядно влюбилась в самую интригующую из наук – астрономию.
Соскучились по господствующей идеологии? Снова в среднесовковье захотелось?!
Книга читалась, как приключенческий роман, где все самые невероятные, непостижимые мелким разумом понятия, от птолемеевой вселенной до кометных страстей, с такими загогулистыми учеными словами, как «протуберанцы» или «пульсары», объяснялись наглядно и наполняли детство законной гордостью.
На мое девятое в жизни лето я наконец поняла, что мне делать в этом мире, и разболтала всей деревне, что буду астрономом. A чтобы не терять утекающего сквозь пальцы со скоростью света времени, я занялась миссионерством и в рекордные сроки приобщила к астрономии троюродного брата, пятилетнего Серегу.
Из всех пособий по астрономии в нашем распоряжении была только эта самая замечательная книга – А. Волковa «Земля и небо», поэтому, отштудировав источник до победного конца, мы вместе с приобщенным Серегой пошли миссионерствовать далее и взялись за бабушку.
Чего мы с Серегой в то сладко беззаботное время знать никак не могли, так это то, что прекрасно написанное научно-популярное издание 1974 года, воленс-неволенс, а с земли до неба, все было пропитано «господствующей идеологией», обличающей церковь и обвиняющей священство в бедах всех многострадальных наук.
И уж совсем никоим образом в то щедро спокойное от многих понятий время мы не могли знать истинного значения слова «христианe». Поэтому сформировалось оно у нас с новообращенным в астрономию Серегой под влиянием особо смачных моментов.
#{image=1046809}Прочитав, например, как злые «жрецы-мракобесы» с гневом изгнали старого Аристотеля из родного города, мы вооружились обещанием: «Из следующих рассказов ты узнаешь, что христианские священники еще круче расправлялись с теми, кто подрывал религию», и замирали над пассажами: «Христианская религия боролась со всякой свободной мыслью. Христианские священники выступали против науки; они считали опасными врагами не только ученых, но и написанные ими книги» (стр. 18).
Мы пылали возмущением, вместе с александрийской библиотекой, а ее, как выяснилось, «сожгла, уничтожила озверелая толпа христиан, которых подучил епископ Теофил» (стр. 22). (Много лет спустя в нашем сумбурном семействе долго бытовала ироничная присказка «…и всех их подучил епископ Теофил»).
Масла в огонь успешно подливал параграф, где «свирепая толпа христиан растерзала одну из самых замечательных женщин древности – Ипатию, первую в мире учительницу астрономии и математики. Ипатия смело боролась за настоящую науку, против христианских суеверий, и епископ Кирилл подослал к ней yбийц…» (Недоверие к епископам у меня продлилось долгие годы...).
Следовали главы судеб Галилея и Джордано Бруно, где роль «христианства» была выписана с особой изощренностью.
Мы стали плохо есть и мутно спать. Нас мучали кошмары.
Что, собственно, никак не помешало нам «возгневить» на религию и возлюбить астрономию, зато категорически «возмешало» моeй бабушке поддаться нашему примеру.
Бабушка оказалась твердым орехом, не по зубам нам с приобщившимся новообращенным Серегой.
Мы ставили табуретки перед диваном, на котором бабушка с урчащим котенком (по имени Стручок!) на коленях спокойно раскладывала пасьянс. Из-за табуреток, как с экрана телевизора, мы организовывали бабушке научно-популярные программы об устройстве вселенной. Я убеждала бабушку, как ошибались Аристотель с Птолемеем, Серега вещал о космонавтах, которые повсюду слетали, но Бога не нашли.
Бабушка оставaлась невозмутимой и возмутительно ироничной.
«Конечно, – спокойно говорила бабушка, тасуя колоду. – А чего ваши космонавты искали-то? Они что же, думали, стоит им, болезным, повыше сунуть нос, так Он и зарадуется и фотографироваться прибежит? Эвон, скажет, налетели! Счас, скажет, я им покажуся, и в фас, и в профиль!..»
Мы с Серегой заливались соловьями, но переубедить бабушку не могли. Стручок урчал на бабушкиных коленях и зевал на наши пламенные речи...
Бабушка намертво стояла на своем: Бог есть, но кому попало не показывается и мнение наших космонавтов его мало интересует. А астрономия, пожалуйста, астрономии – сколько угодно, валяйте, изучайте. Одно другому не мешает.
Бабушкино спокойное и уверенное упорство все-таки посеяло сомнение в моей шаткой конструкции познаваемого мира.
Сомнение это здраво возрастало параллельно с новыми открытиями и житейскими реалиями. Очень скоро, на пороге средней школы, надежду стать астрономом пришлось оставить навсегда, как только мне объяснили, что астрономия без математики в природе не существует. А в математике мои симпатии и познания измерялись одним большим нулем и чередой маленьких, после запятой...
С тех пор я и без математики хорошо усвоила, с кaкой скоростью время уходит из-под ног и просачивается сквозь пальцы и как бесполезна «господствующая идеология» для просто думающих людей, которые рано или поздно непременно сами научатся приводить факты и их толкования к верному знаменателю.
Но любовь к «занимательной астрономии» осталась навсегда, равно как и астрономическая нежность к книге А. Волкова, блестяще написанной для детства, несмотря на гротескные и досадные издержки «отгосподствовавшей» уже на сегодня идеологии...
Впрочем, в последнем я не совсем уверена: похоже-таки, что идеология вечна и бесконечна, как сама вселенная, просто проявляется иногда с кардинально противоположных сторон.
Я не в обиде на А. Волкова за «поруганное христианство»: он в свое время написал хорошую книгу для детей, никоим образом не помешавшую мне познавать и толковать мир самостоятельно, и в Бога поверить, и самой не плошать.
Просто все вокруг с того самого времени изменилось и дополнилось, и еще будет продолжать меняться, дополняться и даже выворачиваться наизнанку в очередной раз.Вон и Аристотель с Птолемеем тоже не обо всем сумели догадаться... И ничего – им воздают должное, именно за то, что успели, что смогли.
А про наше время, кто бы мог подумать – гляньте, что творится вокруг да около: в школу хотят вернуть и астрономию, и Закон Божий одновременно. Для обозначения государственных должностей используют совершенно непроизносимые слова, похлеще «протуберанцев» – например, «oмбудсмен» (там букв меньше, чем в «уполномоченном»), и запускают туда не бывших комсомольских работников, а, например, жену священника…
Видимо, придется-таки признать, что одно другому не мешает... А некоторым так не хочется! Некоторые теперь этого А. Волкова найдут, переиздадут и будут тыкать в нос приведенными выше цитатами, наскоро вымаранными из контекстa. Будут тыкать и приговаривать: «соскучились по господствующей идеологии? Снова в среднесовковье захотелось?!»
И никто из «некоторых» не заметит и не признает, что сегодня именно они сами, а давно уже не попы и не епископы, «борются со всякой свободной мыслью», которая, по их заскорузлому мнению, с верой несовместима.
«Некоторым» гораздо более интересно, чтоб веру к школам и наукам не подпускали, а то (не дай Бог!) кого заразит. Не желают некоторые, чтоб верили и в Бога, и в астрономию и сами не плошали.
Видимо, кому-то очень нужно, чтобы снова-заново «возбытовало» недоверие к жрецам-попам-епископам. Как в песне поется, «раньше это делали верблюды», то бишь все «продавшиеся большевикам».
А теперь, простите, кто недoволен, что астрономия с Законом Божьим бок о бок? Ну и кто у нас сегодня «новые большевики»?..
Оно ведь как подается: не послушаете «недовольных» – будет вам и майдан, и тридцать седьмой, и Джoрдано Бруно.
Спросите, почему – а потому что им так хочется. Других обоснований не приведут.
Ни себе, ни людям. Ни небу, ни земле.
