Нужно переименовать «Войковскую»

@ из личного архива

23 июля 2015, 09:30 Мнение

Нужно переименовать «Войковскую»

Оплакать убитого ребенка и без всяких отговорок и умолчаний осудить его убийство – это не то, что нужно ему. Ему уже все равно. Это то, что нужно нам, чтобы предотвратить новые убийства невинных.

Наталья Холмогорова Наталья Холмогорова

правозащитник

Жарким летним утром маленькая девочка играла у крыльца своего дома, а ее отец, сидя на крыльце, разворачивал свежую газету. Вдруг странный звук – полувздох, полустон – вырвался из его груди, и газета упала на ступени.

Жизнь мирных людей имеет для нас ценность и пользуется защитой лишь на словах

Девочка увидела, как задрожали плечи отца и он закрыл лицо руками. Ее папа – самый большой, сильный и добрый папа на свете – плакал, как ребенок.

– Почему ты плакал? – спросила она немного позже. Девочка уже слышала слова «царя убили», но плохо понимала их значение. – Тебе жалко царя?

– Больше всех мне жаль маленького царевича, – ответил отец. – Царь... Ну... – он задумался, а затем с тяжелым вздохом махнул рукой; видно, мысли его были слишком сложны, чтобы делиться ими с ребенком. – Но царевич Алексей... Несчастный больной мальчик... Его-то за что? Что он им сделал?!

Много-много лет спустя эта девочка – тогда уже старушка – пересказывала эту сцену мне, своей внучке. Она не была диссиденткой, она прожила добропорядочную советскую жизнь; но воспоминание об отце, горько плачущем над судьбой незнакомого больного мальчика, навеки запечатлелось у нее в памяти.

...Среди бесчисленных ужасов и злодеяний гражданской войны убийство царской семьи не выглядит ни самым зверским, ни самым шокирующим. Да простится мне такое выражение, но это убийство как раз достаточно традиционно.

В нем не видно бессмысленного садизма, кровожадного упоения своим могуществом, столь заметного во многих других преступлениях большевиков; убийцами руководила сухая и жесткая логика удержания власти.

Романовы были первыми среди невинных (фото: общественное достояние)

Романовы были первыми среди невинных (фото: общественное достояние)

В монархическом государстве, где право на власть определяется кровью, узурпатор первым делом убивает не только прежнего царя, но и всех его родственников (кто не успеет убежать), чтобы никто из них не вздумал претендовать на престол. Так было во все века и во всех странах, где правили цари.

Почти во всех: когда христианство смягчило нравы, опальных царских родственников перестали всякий раз казнить, иногда вместо этого, например, ослепляли или заключали в темницу на всю оставшуюся жизнь. Впрочем, еще неизвестно, что гуманнее.

Это печальное обыкновение не миновало и царскую Россию. В 1614 году в Москве повесили «воренка», трехлетнего сына Марины Мнишек; очевидцы рассказывали, что мальчик умирал долго и в муках. Прожил короткую и мучительную жизнь в заточении, а затем был убит «царь-младенец» Иоанн Антонович.

Судьба их – как и множество похожих детских судеб по всему свету – вызывала сострадание некоторых тонко чувствующих современников и потомков, но не вызывала негодования в обществе. В мире, где из каждого угла скалила зубы смерть, где больше половины детей умирали, не прожив и пяти лет, очередной замученный ребенок не поражал воображение. Да, прискорбно... Но такое случается сплошь и рядом.

Однако во второй половине XIX века что-то изменилось. И изменения эти, пожалуй, ярче всего обозначились в России, где прозвучали памятные слова о «слезинке ребенка», где писатели один за другим создавали душераздирающие картины страданий «маленьких людей», их жен и детей.

Предельным воплощением и идеальным символом «маленького человека», безвинной жертвы общественных катаклизмов стал ребенок.

В отличие от взрослого, он заведомо невиновен. Страдания взрослой жертвы, как правило, хоть в какой-то степени предопределены ее собственными действиями – хотя бы тем, что не сумела отбиться или не побеспокоилась убежать.

Здесь большой простор для вздохов, покачиваний головой, различных «с одной стороны» и «с другой стороны», не говоря уж о риторических упражнениях на тему «сама дура виновата». Но о личной вине или личной ответственности ребенка говорить не приходится. Никаких «с одной стороны» и «с другой стороны», никаких «сам виноват», «поделом» или «заслужил».

Здесь все однозначно. Ребенок «виноват» лишь в том, что родился не в то время не в той семье (или сословии, или народе). Убийство ребенка – предельный и беспримесный акт обесценивания другого человека, обращения его в средство для достижения собственных целей.

Столетиями и тысячелетиями люди обесценивали и использовали друг друга в собственных целях, «даже до смерти», порой – самыми зверскими и извращенными способами; и, как ни странно, лишь совсем недавно – каких-нибудь 150 лет назад – это стало неприемлемо для общества в целом.

Люди увидели, что их благополучие стоит на крови и слезах тысяч невинных, – и ужаснулись, и впервые задумались об этом как о проблеме, с которой надо что–то делать. Этот ужас, скорбь и желание все изменить стоят за многочисленными проектами переустройства общества, получившими распространение в XIX – первой половине XX века; в том числе и за социалистическим проектом.

Но вот парадокс: на словах страдания невинных сделались для общества неприемлемы, а на практике-то все шло по-старому. Хуже того: ХХ век, словно из чувства противоречия, задал «маленькому человеку» такую трепку, перед которой бледнеют подвиги Аттилы и Чингисхана.

И – жестокая ирония судьбы – строительство в России «совершенно нового, счастливого общества, где люди не будут больше угнетать и эксплуатировать друг друга», началось с акта средневекового варварства. Первый же шаг «создателей нового мира» обернулся провалом в архаику.

Первый же камень, заложенный в фундамент будущего Города Солнца, обнаружил в строителях духовное родство даже не с западным Средневековьем, куда более сдержанным и законопослушным (в Европе, бывало, тоже казнили королей, но, по крайней мере, публично и по решению суда), а с каким-то диким Востоком, с османами и монголами.

Прошло сто лет... и ничего не изменилось. Мы по-прежнему плачем над страданиями детей – и по-прежнему их убиваем. Жизнь мирных людей имеет для нас чрезвычайную ценность и пользуется всяческой защитой – на словах; на деле – все мы знаем, что творится в последний год в Донбассе.

И видим, что от этого нет защиты. На словах все мы гуманисты; но немного пламенных речей, чуть-чуть пропаганды и раскачки – и милые, добрые люди побегут жечь своих собратьев заживо в очередном Доме профсоюзов, а другие милые, добрые, гуманные люди будут их поддерживать и оправдывать.

Но долго жить в такой массовой шизофрении невозможно. Средневековые властители, казнившие своих противников вместе с женами и детьми, бывали вполне успешны, ибо не лицемерили; но «новое справедливое общество», начавшее с убийства невинных, дурно продолжало и совсем плохо кончило. Слишком велик был в нем разлад между словами и поступками.

Бог знает, что с этим делать. Отношение к людям как к средству, как к стаду, которое можно «резать и стричь», слишком выгодно для власть имущих, и моральными проповедями их не остановишь. Самое большее, что тут можно сделать, – добиваться от них некоторой умеренности в аппетитах и соблюдения внешних приличий... Впрочем, иногда и это уже очень много.

Но для этого важно, чтобы общество было едино в своем неприятии убийства невинных. И переименование станции «Войковская», носящей имя палача, – быть может, хоть и небольшой и символический, но важный шаг к отказу от двоемыслия.

Убийство царской семьи не было самым зверским из преступлений большевиков – но, несомненно, стало самым символически значимым.

Я далека от убеждения, что жизнь царя и царской семьи была важнее и ценнее жизни множества незнатных людей, погибавших такой же и более страшной смертью; и порой неприятно слышать, как, сокрушаясь о семье Романовых, нынешние монархисты напрочь забывают о десятках тысяч других несчастных семей. Но вот чего не отнять: Романовы были первыми. Новая власть начала свое существование с трусливого и жестокого убийства невинных.

От этого не спрячешься; это невозможно ни отрицать, ни оправдывать. Можно по-разному относиться к «красному проекту», но невозможно по-разному относиться к убийству ребенка. Можно спорить о роли Николая Второго в истории, о том, мог ли он предотвратить революцию и не был ли «сам виноват» в своей участи; но невозможно спорить о больном мальчике, которого отец несет на руках навстречу смерти. 

Оплакать убитого ребенка и без всяких отговорок и умолчаний осудить его убийство – это не то, что нужно ему. Ему уже все равно. Это то, что нужно нам, чтобы предотвратить новые убийства невинных.

Вы согласны с автором?

527 голосов
449 голосов

..............