Вам приходилось сталкиваться с тем, что собеседник отказывается обсуждать с вами какую-то им самим поднятую тему только потому, что ему с вами «все и так понятно»?
Скрупулезное оригинальничание по любому поводу становится главным средством самоидентификации
Вот мне, например, кажется, что я почти миновала период неофитской навязчивости, не хватаю ближних за пуговицу и не лезу с рассказами о Боге, делая страшно убедительные глаза. Но иногда, стоит лишь замаячить в диалоге какому-нибудь вечному вопросу, как собеседник из числа думающих дает понять: Лена, прости, это я сгоряча поднял тему, ее я с кем-нибудь другим буду обсуждать – твое мнение мне и так известно (даже если оно, это мнение, никогда мной не высказывалось по такому поводу).
Я для собеседника – ходячий штамп, прочитанная книга, собрание мифов и что-то еще в том же роде лишь потому, что православная и – «хуже того» – жена священника. Я экскурсант в той самой «экскурсии с гидом», которой Набоков противопоставлял отвагу «одиноких путешественников» – независимых мыслителей, только и способных, по мнению писателя, прийти к Богу.
Для человека думающего идеал свободной личности – это мыслитель из разряда пастернаковского священника-расстриги Николая Веденяпина: «отец Николай был священник, прошедший толстовство и революцию и шедший все время дальше. <...> Он жаждал нового....». Именно Веденяпин называет «стадность» в вопросах веры и убеждений признаком неодаренности. О, кто же хочет выглядеть «неодаренным»!
И, тем не менее, слишком много творческих и по-настоящему одаренных людей отчего-то не боялись принадлежать стаду Христову. Почему?
Мне отчего-то кажется, что та болезненность, с которой свободный мыслитель блюдет оригинальность собственного мировоззрения (и требует таковой от других), есть поиск окольных путей к бессмертию, в христианский вариант которого он не верит.
Такой человек может признавать, что «Кто-то есть», но не признает себя Его бессмертным образом и подобием. Отсюда – болезненная попытка обессмертить себя каким-нибудь своим, особым образом, обнаружить свое «самостоянье человека» через какое-нибудь уникальное авторское богословие или творческий изыск, найти в своей душе уникальность, в изначальное существование которой он не верит.
Юрий Живаго, племянник свободомысла Веденяпина, озвучивает эту своеобразную формулу атеистического бессмертия: «Человек в других людях и есть душа человека. <...> вот чем дышало, питалось, упивалось всю жизнь ваше сознание. Вашей душою, вашим бессмертием, вашей жизнью в других».
Значит, чем больше я в своих богословских изысках отличен от других и чем больше заставляю других говорить и думать о себе – тем более и жив.
При таком подходе, действительно, всякое «хождение строем» в религиозных вопросах есть своеобразное самоубийство. А православная догматика – коллективное самоубийство. Если человек не верит в метафизическую ценность собственной личности, ее глубину, то вся она – на поверхности, вовне.
Скрупулезное оригинальничание по любому поводу становится главным средством самоидентификации и возможностью убедить себя: я существую, я останусь в чьей-то памяти, я не зря живу.
Судорожная попытка тех, кто не верит в личное бессмертие, победить таким способом собственную смертность, особенно заметна в том, как на смену искусству, спокойно и легко созерцавшему красоту обыденных форм, приходит искусство эпатажа, выкрика, надрывного заявления: «Вот он я! Весь не умру! Останусь в вашей памяти и на страницах СМИ...».
Уверенность в бессмертии души дает возможность не распыляться на пустое оригинальничание. Человек, сознающий, что в нем есть нечто более глубокое и долговечное, чем «эмпирическая личность», не нуждается в оригинальности, ибо знает, что и так уникален. Это дает свободу думать и творить не только для красного словца.
Примеры? Неоригинальные, простите. Молодой Пушкин был весьма оригинален и бесконечно эпатажен, а зрелый – вечен и прост. Парадоксы Честертона свежи и блестящи, но они для него лишь средства доказательства Истины, а не собственного остроумия. Он был «махровый клерикал» и не тяготился своим «непрогрессивным» имиджем. Приняв Откровение и избавившись таким образом от необходимости биться лбом в поисках нового там, где сказано «Господь вчера и сегодня Тот же, и вовек» – писатель открыл по-настоящему широкие горизонты для мысли свободной и творческой.
Ментальная свобода, мне кажется, в том и состоит, чтоб не стесняться стать в строй, если его выбрали твое сердце и твой разум. Личность не стирается под формой, ведь она долговечней и глубже...
Источник: Журнал «Фома»
