Никто не обращается к ним по именам, никто не знает и не хочет знать, откуда они приехали. Для государственной машины, лихо меняющей Министерство национальностей на одноимённый Совет и наоборот, они просто циферки в выделенных и предсказуемо впустую растраченных бюджетах.
Она очень стеснительная, потому никогда не поправляет, услышав «звОнит
Для остальных – тех, чей двор они метут, в чьём подъезде они моют заплёванные ступеньки или чьи улицы они мостят новой плиткой, – это просто «чёрные», «спустившиеся с гор», – в общем, нечто второсортное и низкое, о чём не стоит и упоминать. А ведь у них, как и у всех остальных, есть мечты, увлечения, профессии и даже, вот уж удивительно, есть и имена...
Того старика, что срезает за окном нашей редакции старые ветки и выдёргивает сорняки в палисаднике перед домом, зовут Раджабом. Ему помогает мальчик лет десяти, коротко стриженный, в рабочей, перешитой под него, курточке. Срезая и выдёргивая, старик каждый раз проговаривает мальчику что-то на латыни. Мальчик послушно повторяет и относит пучок травы к свежевыкрашенной тачке с логотипом местного ЖЭУ. Когда идёт дождь, старик достаёт из кармана смятую кепку, надевает мальчику тряпичным козырьком вперёд и рассказывает о корневой системе очередного сорняка – там, у себя, он за изучение этих крохотных, но цепких корней даже получил докторскую степень и упоминание в энциклопедии.
Другого рабочего, таскающего щебень к провалившемуся асфальту вместе с двумя местными, зовут Султонбек. Поначалу местные им помыкали и даже не уступали кусок рубероида, под которым они время от времени прячутся от моросящего дождя – мокни, чернозадый, не для тебя сухой уголок обустроили. Но после того как «чёрный» выдал посчитанные в уме цифры оставшегося объёма щебня, до четвертого знака после запятой, его зауважали и даже угостили сигаретой из сухой заначки. Теперь его называют Профессором, не зная, что там, откуда он, профессором он был без всякой иронии, самым настоящим, с собственной кафедрой и очками в тонких дужках. Сейчас от этого всего остались только чуть треснувшие очки и временная регистрация где-то на окраине.
В подъезде соседнего дома намывает ступеньки Айша. Она очень стеснительная, потому никогда не поправляет, услышав «звОнит», просто кивает сама себе и молчит. У себя в горах (да, она как раз из тех, из «спустившихся») она была учительницей русского языка, лучшей в республике. У неё до сих пор сохранилась почётная грамота и новое платье, которое она сама сшила на церемонию награждения. Мне Айша иногда подсказывает склонение сложносоставных числительных – я вечно в них путаюсь.
А в соседнем дворе дорожные рабочие устроили перекур прямо на проезжей части, подстелив газетку и что-то увлечённо обсуждая. Дамочка неопределённого возраста с собачкой неопределённой породы и определённой стоимости недовольно обходит эту чумазую композицию и ворчит вслух:
– Спустились с гор и ведут себя так же!
Один из рабочих немедленно соглашается:
– Бамбарбия!
Второй, не отставая, кричит:
– Кергуду!
Когда собачка утаскивает недовольную даму, один из рабочих неторопливо затягивается, медленно стряхивает уносимый ветром пепел в импровизированный газетный кулёк и продолжает прерванный разговор:
– ...И всё же, не соглашусь, коллега, – Архангельский в той статье излишне дидактичен.
Его зовут Конакбек, он филолог из Алма-Аты, но в Гарварде о нём знают больше, чем у нас.
...Может быть, когда-нибудь все эти вновь создаваемые советы и министерства окончательно распилят бюджеты и разделят серьги на всех сестёр, но достанется на обустройство и вот таким, как эти понаехавшие и «спустившиеся с гор» филологи, ботаники, учителя. И тогда Профессор будет заниматься своим делом в моей альма-матер, а Айша сдаст наконец квалификационные экзамены, за приём которых у неё требуют деньги, и будет преподавать русский язык, на котором она говорит получше меня, в школе моей дочери. И там она подружится с другим учителем, Рахилёй Хакимовной, «англичанкой», которую обожают все второклашки. Хотя тут я, наверное, уподобляюсь обывателям, ошибочно считая, что все «чёрные» с одного аула...
Первой моей литературной публикацией была небольшая зарисовка под названием «Чёрные» – о чёрном забитом котёнке, которого пригрели таджики-строители неподалёку. Бригадир-казах вечно не мог добиться от ленивых подчинённых послушания, а тут ещё дисциплине стал мешать котёнок, которого окрестные старушки принялись жалеть, говоря, что, мол, сожрут его «чёрные», как пить дать сожрут!
Таджики сколотили котёнку небольшой домик и стали откладывать для него немудрёные остатки своих дошираков. Казах повздыхал, но отрезал и от своего шмата колбасы кусочек, положив его в миску урчащего котёнка.
На следующий день таджики слушались бригадира беспрекословно.
После той истории прошло несколько лет. Казах теперь трудится главным прорабом на большой стройке неподалёку. Ему даже выделили собственный вагончик – невиданная привилегия для «понаехавшего». Но вагончик ему не нужен, у него теперь есть собственный домик, молодая жена – из наших, кстати, из мордвы – и даже полный детский набор, с колясками и кроватками, для будущего сына. Котёнка, теперь здоровенного грозного кота цвета сажи, он иногда привозит из дома на стройку – тот любит побродить и покуражиться над местными ошалелыми от такой наглости псами.
Зовут котёнка-кота вполне предсказуемо – Чёрным. Как когда-то называли и хозяина.
Специально для газеты ВЗГЛЯД
