Леди Су

Всякий портрет, какими бы средствами он ни был создан – в слове, в скульптурном объёме, при помощи линии и цвета, физического действия на подмостках или мельканием 24 кадров в секунду, – есть не что иное, как сплав сходства и несхожести. В повседневности мы сталкиваемся чаще всего с двумя портретными жанрами: документальной фотографией и фотографией на документы. Первая улавливает в нашем облике неожиданные (для нас) ракурсы, оттенки чувства, обманчивый отсвет красоты, и мы, улыбаясь, спрашиваем то ли фотографа, то ли фотографию, то ли себя: «Неужели это я? Вот бы никогда не подумал! Спасибо».

Сыновья Су и Майкла – самая фантастическая парочка в системе образов фильма. Это какие-то мальчики для поцелуев

Хмуро взглянув на фотографию для удостоверения, мы признаём чаще всего её единственное и главное достоинство: «Да. Это точно я. Ну... Спасибо». Конечно, этот портрет правдив. Но ни один из нас не подпустит к себе близко мысль, что фото в удостоверении личности – это весь я, а строка «занимаемая должность» – это всё, что можно сказать обо мне.

Может ли рассказ, который повторяет правду и только правду вслед за мировой историей, на поверку оказаться лжив? Да. Сохраняя верность правде жизни, он может обмануть, лишив нас правды вымысла. «Леди» – это незавершённое повествование о незавершившейся (по счастью) жизни Аун Сан Су Чжи, славной дочери славного отца, светоче и надежде демократических сил, героической личности трагической судьбы. В таком виде лидер бирманской (современной мьянмской) оппозиции предстаёт в фильме Люка Бессона. И это, безусловно, правда, но не вся правда, а только наименее интересная её часть. Это правда, которая не выходит за пределы статьи в энциклопедическом словаре.

Узнавая жизнь Су Чжи, чистосердечно сыгранную талантливой и увлечённой Мишель Йео, представляешь, каким справедливым и милосердным правителем была бы она для Мьянмы, каким могла стать зорким дипломатом, мудрым политиком; но выйти за пределы этих внешних характеристик режиссёрская фантазия не смогла, чем обрекла на голодное прозябание и зрительское воображение.

#{image=641360}В устах героев не звучит и словечка в простоте. Диалоги (если они имеют политический характер) склеены из газетных вырезок, а внутрисемейный быт исчерпывается самыми ходульными, тривиальными, напыщенными клише.

...Вот уже три года Су в политической изоляции не покидает Ягон. В Оксфорде происходит следующий разговор между её мужем (оксфордского профессора Майкла Айриса сыграл Дэвид Тьюлис) и одним из сыновей:

– Я скучаю по маме, – признается юноша.

 – У неё много дел. Она нужна своему народу, – наставительно напоминает отец.

– Надеюсь, когда-нибудь её усилия будут вознаграждены по заслугам! – выдаёт тинейджер.

Не мне советовать, но, будь я профессором из Оксфорда в разлуке с героической женой, я бы не удержался и отвесил бы парню хорошую затрещину: «Не смей лицемерить, малолетний фарисей!» Кому-то это покажется жестоким, но я напомню, что английская воспитательная система не отрицает ценности телесных наказаний.

Сыновья  Су и Майкла – самая фантастическая парочка в системе образов фильма. Это какие-то мальчики для поцелуев (по аналогии с мальчиками для битья – из реальной жизни Великобритании). Их появление в кадре необходимо для акцента семейных уз. Они приехали в Янгон: Су с ласковой печалью прижимает их к груди. Их депортируют из Мьянмы: Су с печальной лаской прижимает их к груди. Они приезжают в Оксфорд: отец прижимает их к груди, ласково, но не в силах утаить печаль. После долгого перерыва они встречаются с матерью: не без печали (но и не без ласки) она...

#{interviewcult}Таких сцен в фильме шесть. Если сценарист рассчитывал на комический эффект, то явно впал в избыточность, ведь смешно становится уже на четвёртый раз. В пятый раз это скучно, в шестой – тошно. Нет сомнения, что прототипы главных героев обнимали своих детей много чаще, чем показано в кино, как и положено родителям в невымышленной жизни, но в искусстве избыток жизненности убивает жизнь.

Затрудняясь с поводом для похвал этого политически важного произведения, многие критики расписались в симпатии к саундтреку. Музыки в этом фильме много, но это всего лишь одна из форм художественного жульничества. Музыка вообще опасное украшение для кино. Кинематограф подобен редьке, что хвасталась, дескать, с мёдом хороша, а музыка сродни мёду, который возражал редьке: «А я и без тебя хорош». Используя музыку, кино освоило, замылило, засалило два приёма: по смежности (печальным событиям сопутствует печальный мотив) и по контрасту (печальные события оттеняются неподобающе весёлой музыкой).

Ларс фон Триер опубликовал манифест «Догмы», где указал одним из принципов современного кино допущение музыки в фильм, только если она звучит в кадре. С той поры избыток музыки в кино выглядит такой же устарелой рухлядью, как треньканье тапёра из чёрно-белой кино-архаики. Не удивлюсь, если композитор фильма «Леди» горд утончённым эстетством своей работы: сцены, посвящённые Майклу, сопровождает европейская музыка, Су появляется под звуки европейской музыки, осложнённой звуками ситара, этнические инструменты в чистом виде заявляют тему народов Бирмы, дети Су и Майкла подкрашены современной рок-музыкой, о приближении реакционных сил и их намерениях мы догадываемся по мрачным тяжеловесным аккордам.

Любая сцена носит сугубо иллюстративный характер – всегда с налётом возвышенной пошлости.

...Мы узнаём, что доктор Айрис смертельно болен. Диагноз не называется, но мы видим пояснительную картинку: измождённого Майкла, сидящего на фоне книг (ведь он учёный), умоляют дать себе отдых: «Нет, нет, мне ещё нужно ответить на столько писем», – запальчиво восклицает умирающий и заходится в припадке мучительного кашля. Даже самый простодушный зритель догадывается, что, всего вернее, у Айриса рак лёгких. В действительности Майкл Айрис умер в 1999 году от рака простаты, что, видимо, показалось создателям фильма недостаточно возвышенным. Нам не солгали, но дали ложное направление ходу мысли, руководствуясь ханжеской идеей, что смерть от рака предстательной железы менее трагична, чем от рака лёгких.

Лучшее, что есть в фильме, – это актёрские работы, и досадно за актёров, что им не удалось спасти фильм в целом. Самые искренние из актёров – массовка, а самое правдивое в массовых сценах – это рукоприкладство, издевательства, расстрелы. Кхмеры играют настолько по правде жизни, что не остаётся сомнений: весь этот ужас осел в исторической памяти народа.

Европейская высокая критика увидела этот фильм в 2011 году и весьма скупо оценила его достоинства – на кол с плюсом (полтора балла из пяти возможных). Люку Бессону пожали руку в знак его прежних заслуг и посоветовали не снимать больше биографическое кино.

Но всё же нашему зрителю этот фильм будет полезен: «Леди» расширит кругозор обывателя. Ведь мы так мало знаем об этой большой перенаселённой стране, страдающей от самодурства чиновников и народного долготерпения, где беззастенчиво попираются гражданские свободы, профанируются выборы, задушена гласность, обесценена человеческая жизнь. Об этой далёкой стране, имя которой Мьянма.