«Мы дышали другим воздухом»

ВЗГЛЯД: Сергей, разрешите несколько запоздало поздравить вас с круглой датой и выходом двух новых альбомов.

Хочется верить, что будет еще хотя бы пара поколений таких же людей, как мы

Сергей Галанин: Спасибо!

ВЗГЛЯД: На альбоме «Детское сердце» есть песня «Юрий Гагарин». Ее появление как-то связано с недавним юбилеем – пятидесятилетием со дня первого полета человека в космос?

С. Г.: Конечно. Тут как-то совпало – пятьдесят лет со дня полета, и мне пятьдесят лет, я ведь 61-го года. Не то чтобы я специально поставил себе задачу что-то такое написать, я специально-то не умею, но, видимо, я это осознал как-то внутренне, и песня очень легко написалась.

ВЗГЛЯД: В этой песне отчетливо слышна ностальгия, причем не просто по прошлому, но и конкретно по советскому времени. Насколько вам вообще близка эта ностальгическая тема, и нравятся ли вам песни других нынешних авторов, в которых она звучит?

С.Г.: Если песня пробуждает хорошие чувства, то почему не вспомнить о чем-то трогательном и душевном? А что касается песни «Юрий Гагарин», то она передает не столько ностальгию, сколько некую зашифрованную информацию – отчасти автобиографическую, отчасти касающуюся того самого полета. Некоторые из нас в 1961-м родились, а Гагарин в космос полетел – это совсем другое, это гораздо круче. Но я же должен был как-то себя приплести к этому великому событию. Там в тексте есть некие, как я говорю, тайные знаки – упоминание об Олимпиаде, о моей учебе. Я ведь из-за Олимпиады на полгода позже из института выпустился, потому что строил «Олимпийский». Нас сняли с учебы, и зимой 1980 года я уже там работал, до лета надо было успеть. Нам даже трудовые книжки открыли. А теперь прихожу в этот же «Олимпийский» и слушаю концерт Пола Маккартни – ну здорово же! Все взаимосвязано.

#{interviewcult}ВЗГЛЯД: А еще там упоминается Dark Side of the Moon.

С.Г.: Ну да, ведь речь о космосе, а с другой стороны, Pink Floyd оказали на нас огромное влияние. Я считаю, что их музыка как тогда была авангардом, так и сейчас им остается. Как же было их не вспомнить? В результате совместились космос на пластинке и реальный космос, реальный полет, гордость нашей страны.

ВЗГЛЯД: Вы как-то сказали, что вы и ваши ровесники-музыканты – люди из «допродюсерского» времени, вы начинали тогда, когда не было никаких рыночных стандартов, поэтому вы и остались собой. А сейчас многим кажется, что снова наступает эпоха, в которой продюсерам и вообще тем, кто указывает и ставит рамки, делать нечего, потому что есть Интернет. По-вашему, это так? Нынешнее время действительно похоже в этом смысле на 1980-е?

С.Г.: Понимаете, раньше не было материальной заинтересованности. И именно это делало нас свободными. Не было перспективы заниматься музыкой профессионально, поэтому ею занимались от души. А сейчас, конечно, есть некий положительный эффект от Интернета, но, с другой стороны, рынок, мне кажется, все равно сильно влияет на творчество, и даже при отсутствии продюсера у многих музыкантов есть желание зарабатывать музыкой, по крайней мере подсознательное. Желание это нормальное, но оно воздействует на то, как и что человек делает. Независимость и возможность быть услышанным хотя бы какой-то аудиторией – это очень важно. Но ситуация, сложившаяся не только у нас, но и на всей планете, диктует свои законы. Вот почему, отвечая на этот вопрос, я всегда говорю, что нам повезло. У нас не было такого количества соблазнов, мы не могли ни о чем таком мечтать, мы просто проводили свободное время. В этом был некий кайф. Постепенно мы перешли в другую стадию, но все же успели получить прививку от того, что началось потом. От всей этой фабрики, от шоу-бизнеса. У нас иммунная система в этом смысле более прочная. Это не пустые слова – если посмотреть на творчество людей моего поколения, то мы увидим, что они чем занимались, тем и занимаются.

На эту тему
• Глеб Самойлов: Меня никогда не устраивала эта реальность
• Максим Кучеренко: Просто музыкантом быть скучно
• Рада Анчевская: Наша публика – единорог
• Сергей Летов: Нам удалось сохранить фигу в кармане

ВЗГЛЯД: Кого конкретно вы имеете в виду, кроме себя?

С.Г.: Ну взять хотя бы Лешу Романова, одного из моих любимых исполнителей – он остался таким же, как был. Просто возраст теперь другой, а сам он такой же скромный, так же ведет себя на сцене. Или вот Слава Бутусов – он, конечно, изменился внешне, то есть, я хочу сказать, что он больше не наносит маску на лицо, раньше-то он раскраску некую применял (я, кстати, в «Бригаде С» одно время тоже, как индеец, рисовал себе на лице что-то такое)... Но, по сути, мы все равно остались теми же, и в этом не наша заслуга. Нам просто повезло родиться в то время. Мы дышали другим воздухом. Очень хорошо об этом сказал Володя Шахрин – его мысль заключалась в том, что сегодняшние музыканты слушают музыку в огромных количествах, просто с нею знакомясь, а мы еще ею питались. Это была отдушина. Сейчас уже трудно представить себе ту жизнь, то, как доставались пластинки, как мы выезжали за город, чтобы слушать радиостанции, которые в Москве глушились. И мы этой музыкой так наелись, так запаслись, что теперь храним ее, как верблюды в горбах. Она до конца жизни будет с нами.

ВЗГЛЯД: Однако группа «СерьГа» возникла позже, в 1994-м, в баснословные времена дикого капитализма, когда все уже было по-другому и от рынка было никуда не деться. Трудно ли было начинать сольную карьеру в тех условиях?

С.Г.: Нужно было просто взять дело в свои руки. Мне было предложено войти в новую группу Гарика Сукачева «Неприкасаемые», но у меня уже была записана пластинка «Собачий вальс», и я сказал Гарику – ты знаешь, я все-таки попробую заняться чем-то своим. Да, надо было начинать с нуля, но это же любимое дело, тут выбирать не приходится. А 1990-е на дворе или что-то другое – разницы никакой. В 1980-е концерт раз в три месяца был лучом света в темном царстве. Мы ждали его с упоением, хотя не были уверены, что нас не свинтят. Времена всегда сложные. Но когда занимаешься любимым делом, это не проблема. Проблема – это когда любимого дела нет. Сколько мне было в 1994-м? 33 года. Вот если в этом возрасте, когда Спаситель уже шел на крест, ты понимаешь, что у тебя нет любимого дела, это страшно. А задумываться о тяготах, которые тебя преследуют, – это не мужское занятие. Мужчина, мне кажется, не должен бояться, любимого дела – тем более. Ну да, было немножко тяжелее, чем в 1980-х. Но это не какой-то особо тяжелый период, не голодомор, о котором можно было бы рассказывать, что вот я, мол, это пережил. Ну, ездил я на машине, подрабатывал извозом, как и многие из нас, наверное. Ничего страшного, я этого не стесняюсь.

ВЗГЛЯД: В клипе на вашу новую песню «Детское сердце» снялись Гарик Сукачев, Михаил Ефремов и Иван Охлобыстин. Что означает именно такой подбор людей, кто они для вас, что вас объединяет?

С.Г.: Это люди, которыми я дорожу и восхищаюсь. Гарик, Миша, Ваня – все это уникальные, неповторимые артисты. Энергетики каждого из них может хватить на несколько человек. Иван Иванович – это атомная станция. Игорь Иванович на сцене такой же, а Иван Иванович может быть таким еще и за кулисами. Ну, и Миша... У всех у них высочайший уровень индивидуального мастерства.

ВЗГЛЯД: «Детское сердце» – песня очень личная, она не похожа на ваши старые хиты «Страна чудес» и «Что нам надо», которые поются от лица некого «мы» и заставляют слушателей почувствовать себя какой-то общностью. Все-таки музыка для вас – это больше коллективное действо или взгляд внутрь себя?

С.Г.: Если песня хорошая, каждый находит в ней что-то свое. Когда мы ее слышим, мы вроде бы едины в своем отклике на нее, но внутри-то каждый понимает ее чуть-чуть по-своему. Сейчас нашей новой визитной карточкой становится вальс «Природа, свобода и любовь». Понятными могут быть самые разные песни, главное – правильная подача и хорошие слова.

ВЗГЛЯД: Как бы то ни было, даже в тех песнях, где можно расслышать какую-то декларативность, вы, по-моему, никого ни к чему не призываете, не стремитесь никого никуда вести. На баррикады под вашу музыку не пойдешь.

С.Г.: Конечно, нет! Мы не вожди, мы – романтики. Последние романтики, как сказал Ваня на моем дне рождения. Хотя, конечно, в то, что последние, верить не хочется. Хочется верить, что будет еще хотя бы пара поколений таких же людей, как мы.