«Нет!» наркотикам

История, рассказанная в этой небольшой книге, как нельзя более красноречива: два русских человека, возница и седок, едут по бескрайним зимним просторам к близкой, но недостижимой цели. Одинаково благодарный материал и для тех, кому доставляет удовольствие выискивать цитаты, и для тех, кто любит распознавать в литературных новинках всевозможные приговоры текущей действительности.

Сорокин – не столько наследник Щедрина и Толстого, сколько писатель-сюрреалист, пишущий о том, чего нет и никогда не будет

Врач Платон Ильич Гарин, чей образ вызывает стойкие ассоциации с персонажами Чехова, стремится во что бы то ни стало добраться до деревни Долгое, где лютует боливийская чернуха – иноземный вирус, превращающий людей в монстров. Платон Ильич везет вакцину и надеется привить тех, кто еще не заразился. У станционного смотрителя в деревне Долбешино, где доктор делает остановку, как назло, нет лошадей, поэтому Гарина отводят к бобылю Перхуше, который только и может помочь в такой ситуации. Перхуша впрягает в сани своих карликовых коней, легко умещающихся всем скопом в одном мешке, и путники отправляются навстречу метели.

Россия, в которой живут доктор и бобыль, более или менее узнаваема для того, кто читал недавние книги Сорокина, но в «Метели» выясняется много нового. На заводе в Жигулях делают автомобили на картофельном двигателе, а города и веси населяют люди разных размеров – не только обычные, как Гарин или Перхуша, но и шестиметровые великаны, а также взрослые малютки не выше небольшого самовара. А кони бывают не только маленькие, но и ростом с трехэтажный дом.

В шатрах из живородящего войлока обитают азиаты, промышляющие усовершенствованными наркотиками. Переживания, навеваемые этими веществами, настолько ужасны, что, отойдя от наркотического трипа, человек радуется возвращению и «подсаживается» на реальность.

Повесть, бедная сюжетом, богата действием (обложка книги)

Но «Метель» устроена так, что все эти фирменные сорокинские изобретения выглядят не более чем фоном. Повесть, бедная сюжетом, богата действием – разговоры социально далеких друг от друга Перхуши и Гарина, их вынужденное братство, борьба с метелью, холодом и сном захватывают.

Прослеживая нелегкий путь героев, невольно задумываешься о творческом пути писателя Сорокина.

Своей ранней литературе создатель «Очереди» и «Нормы» дал несколько замечательных определений; согласно одному из них, он дышал испарениями родных мест и записывал галлюцинации, возникавшие под их воздействием. Сорокинские тексты 1980-х были наркотиком для автора, шоком для читателя и одновременно – боем с фальшью, присущей «большой» литературе. Русская классика, опрометчиво воспринятая массами как учебник жизни, развенчивалась и расчленялась наряду с произведениями соцреализма.

После напряженного диалога с новорусской действительностью 1990-х и нескольких гротескных фантазий на тему будущего Сорокин сделал решительную попытку завязать с текстами-наркотиками, и мы получили Сорокина-2 – серьезного и очень хорошего писателя-моралиста. В романах «Путь Бро», «Лед» и «23 000» описывалась история апокалиптической секты, потерпевшей чудовищный крах. Читатели, привыкшие к прежнему Сорокину, не сразу поняли, что произошло, и многие попытались прочесть трилогию как очередной постмодернистский опус, а между тем это была едва ли не проповедь. Маятник авторских поисков качнулся в другую сторону.

«День опричника» и «Сахарный Кремль», любимые диссидентствующей публикой шаржи на якобы консервативные 2000-е, и подавно транслируют строго определенный идеологический посыл.

Сорокину, переставшему чураться пафоса, причем не только щедринского, но и толстовского, осталось, кажется, только написать учебник жизни.

Если прочесть «Метель» с оглядкой на недавнюю антиопричную сатиру, то становится понятно, что речь все о том же. О том, как русское будущее оборачивается русским прошлым, о жестоком и неуютном русском пространстве, неустроенной повседневности и ретроградной власти.

Но, черт возьми, не хочется укладывать хорошую повесть в прокрустово ложе таких плоских толкований. И, к счастью, это совершенно не требуется для того, чтобы оценить «Метель» по достоинству.

По-настоящему восхититься «Сахарным Кремлем», не будучи противником «кровавого режима» и не любя эстетику программы «Куклы», было затруднительно. Да и почувствовать истинное значение Ледяной трилогии, не принимая суровой религиозной позиции автора, тоже было невозможно. «Метель» же можно просто читать как блестящую прозу. Читать, четко понимая, что Сорокин – не столько наследник Щедрина и Толстого, сколько современный писатель-сюрреалист, пишущий о том, чего нет и, скорее всего, никогда не будет.

В «Метели» множество цитат из русской классики, и этим она похожа на ранние, «наркотические» вещи Сорокина, в которых он занимался литературной деконструкцией. Но если, скажем, в шоковом псевдоклассическом «Романе» утверждалось, что роман умер, то из «Метели» со всей очевидностью явствует, что повесть жива. Можно по-прежнему погружаться в вымышленный мир, смаковать плоды авторской фантазии, наслаждаться красотой фразы, и, главное, сопереживать героям.

А при таком замечательном раскладе отпадает надобность и в наркотиках, и в программе «Куклы».