Золотые вериги академии

В фотографической части экспозиции выделяется значительностью портрет настоящего президента Академии (с 1997) – Зураба Церетели. Мэтр сидит в кресле, словно на троне, в фартуке, перепачканном краской. В левой руке – тряпочка и кисточка, в правой – мобильник. Современный царь-труженик: левой рукой занимается искусством, правой – бизнесом.

Апофеозом русскости на выставке стали гигантские чугунные валенки

Из лидеров старой школы на снимке неизвестного фотографа представлена мастерская профессора И.Е. Репина – «Постановка натуры» (1897). Илья Ефимович объясняет сосредоточенным студентам, как сподручнее зарисовать голую девицу, слегка прикрытую пледом и освещаемую керосиновыми лампами.

Рядом фото (1913) мастерской профессора К.Е. Маковского, где обнаженных натурщиц уже десятки, а лампы – электрические. Сам профессор в костюме-тройке является центром художественно-эротического движения, состоящего из художников, моделей и развешанных по стенам картин упитанных ню.

На снимках 20-х – революционная, весело-растрепанная богема. В 30-х ее сменяют сумрачные бритоголовые пролетарии.

В графической части экспозиции – копии работ, послуживших образцами для российских живописцев. Самая любопытная – многометровая копия Босси Джузеппе, сделанная с фрески Леонардо да Винчи «Тайная вечеря».

Как известно, шедевр Леонардо из-за его экспериментов с химическим составом красок, стал портиться еще при жизни автора. Поэтому только в копии мы можем увидеть эту грандиозную картину завершенной. А такая крупная версия дает возможность разглядеть подробности.

Из тринадцати персонажей сразу выделяются два основных, два полюса напряжения – Иисус и Иуда. Левая рука Христа повернута ладонью вверх – дающий жест. Правая ладонь обращена в сторону Иуды. Их ладони как бы пересекаются на расстоянии.

У Иуды мефистофелевский профиль: крупный крючковатый нос, борода. Правой рукой, в которой зажат мешочек с сребрениками, он опрокидывает солонку (плохая примета), а левую тянет к правой руке Христа. В его позе читается и любовь, и ненависть к Учителю. Картина об извечном противостоянии двух мировых начал.

На эту тему
• Прыжки из сна в реальность
• Знаковая живопись
• Импрессионизм в Манеже
• Жизнь нерпы в режиме онлайн
• Yoko Ono и ее тараканы
• От Христа к Адаму

На другом этаже представлена впечатляющая панорама российской живописи за последние два с лишним столетия. Ощущается подражательность западным образцам: и религиозным, и светским. Скучный ряд парадных голов на черном рембрандтовском фоне. А мифологические и христианские сюжеты обыгрываются близко к манере итальянцев и фламандцев. Своеобразие вносит только родная натура.

Представлены все гиганты русской живописи: Брюллов, Крамской, Серов, Куинджи, Левитан, Шишкин, Репин…Жаль, их произведения, за малым исключением, для этой выставки выбраны неяркие.

XX век воспринимался уже не как плеяда художников, а как музей социальных типов: колхозниц, революционеров, солдат, космонавтов.

Зато публика подолгу задерживалась возле страшноватых фантасмагорических гоголевских «Носов» Вильнера и по-цирковому пестрых эскизов декораций Мессерера к балету «Конек-горбунок». Прикладная живопись, являющаяся продолжением литературы или драматургии, выглядит сильнее.

Академическая русская живопись не являлась выразителем какой-то мощной идеи, кроме национальной самобытности. Она воплощалась в среднестатических типажах: ударниках, пьяницах, крестьянах. Апофеозом русскости на выставке стали гигантские чугунные валенки. За 250 «академических» лет русские таланты не слишком ускорили мировую художническую мысль, но по части отражения национальных корней – преуспели.

Сумма не меняется

К.П.Брюллов. "Портрет итальянской певицы Фани Персиани"

Открылась обновленная экспозиция «Искусство XX века» в Третьяковке на Крымском Валу. Ничего особо радикально не поменялось. Оно и понятно, структура этой постоянной экспозиции и так хороша. Но в качестве «оживляжа» были добавлены некоторые работы 1914–1915 годов прошлого столетия. Сам этот апокалипсический, переломный период истории всегда любопытен своими творческими исканиями.

В этом плане замечателен открыватель таланта и друг Маяковского – художник и поэт Давид Бурлюк. В раннем творчестве он был консервативен, малевал сочно-банальные украинские виды с речками (он родом из-под Херсона). А потом в его полотна ворвались многоглазые и летающие существа ("Женщина с четырьмя глазами и цыпленок", "Композиция с глазом") и прочие футуристические штучки. Из свежепредставленных полотен привлекает «Святослав» (1914). На коврике по-турецки сидящий мужчина пирует, подняв в руке вместо заздравного кубка половинку собственного черепа. Вероятно, так Бурлюк передал безумие начавшейся войны…

В зале Петрова-Водкина возле портрета его кисти петербургской салонной красавицы Саломеи Андрониковой, возник еще один ее портрет – Василия Шухаева. У Петрова-Водкина Саломея – таинственна и изящна. Шухаев наполнил ее фигуру тяжеловесным, подобострастным пафосом. В общем, можно заняться сравнительным анализом.

Постоянные посетители обновленную экспозицию оценят. Правда, от перестановки слагаемых сумма не поменялась. Может, и к лучшему.

Присвой шедевр!

В галерее pop/off/art открылась выставка Нафтали Ракузина – художника, десятки лет преданно воспроизводящего на полотнах репродукции известных произведений в книжном формате. Картины Ракузина наполнены книжными полками с раскрытыми фолиантами. На разворотах последних мы видим шедевры Рембрандта и Моне.

Если опустить теоретические выкладки по постмодернизму, то в вещах Ракузина можно усмотреть «одну, но пламенную страсть» – к книгам как таковым. Между прочим, вполне интеллигентно-советское увлечение, хоть Нафтали давно уехал на ПМЖ сначала в Израиль, а потом во Францию. К тому же он является сыном книжного иллюстратора, а значит, с детства был окружен волшебной аурой создания книги.

Поэтому его умиротворяющие рисованные интерьеры смотрятся как необходимое продолжение бытия человека, искренне интересующегося искусством. Рядом с его картинами хочется выпить чашечку кофе, окунаясь в уютно-неспешный мир живописи, с которым в мы, большинстве случаев, контактируем посредством альбомов, а не музеев. Включается и собственнический инстинкт: в альбомах это уже конкретно твои Сезанн и Моне. Пусть в книжных переплетах! А Ракузин их сделал «дважды своими», поместив обратно в пространство картинной рамы.