Биеннале одиноких сердец

Если ночью, в день открытия биеннале пересекать Венецию поперек каналов, прокрадываясь по мостикам, подальше от мест броуновского движения туристов вроде Сан-Марко, то неизбежно натыкаешься на счастливых расслабленных людей, одетых, как говорят редакторв моды, в вечернюю группу.

Родина современного искусства

Наш павильон – попытка художников подумать о том, чем нам грозит виртуальное пространство, каково будущее его

Люди эти пьют вино в райских кущах венецианских садов и старинных палаццо, а то и попросту, без стеснения перегородив улицу. Меж ведер со льдом снуют нарядные официанты.

Это вечеринки биеннале: выходишь из тишайшего мрака улочек на какую-нибудь Санта-Мария де Формозо, а там на тебе – горят неоновым светом гигантские стеклянные кубы, оттуда шумы доносятся, сразу ясно, что искусство, словом, а вокруг беззаботные люди с шампанским и тарелками.

И с сумками – как с паспортами. Без них никуда – по цвету и надписям ясно, кто какой павильон посетил. Вроде не просто туристы и зеваки, а эксперты.

И такой праздник жизни – по всему городу.

Кто-то на манер Феллини расставляет свечи впотьмах, чтобы гости вечеринки нашли дорогу, а кто-то, как организаторы украинского павильона, и в частности известный ценитель современного искусства Виктор Пинчук, вот так берет и запросто арендует палаццо, не побоюсь этого слова, Пападополи. И приглашает не кого-нибудь, а Элтона Джона.

Элтон, между прочим, отменяет все гастроли по Европе. И всяких таких ви-ай-пи приглашают и такой уровень закрытости вечеринки устраивают, что очень скоро под решетчатыми дверями возникает толпа жаждущих взять палаццо штурмом.

В русский павильон же пускали всех желающих, не делали из нашего мегапроекта культа, хотя могли бы: на все дела – ремонт щусевского павильона и создание, собственно, нашего художественного проекта – ушло почти миллион евро.

Удивительный момент, но среди национальных павильонов, расположенных в Общественных садах Венеции (а ведь понятно, что каждая страна должна национально отличиться опять же) часто наблюдается созвучие, согласованность. Тренд.

Общее – больное – место. К примеру, Япония и Корея, стоящие в садах Жардини рядом, представили мир как музей. У Японии это музей ботанический или краеведческий: зритель оказывается внутри стеллажей с оттисками поверхности каменных брусков.

Художник Масао Окабе тщательно брал и на кальку переносил рисунок каменной шершавости – вручную, карандашиком, пересчитывал он все камни старинной железнодорожной станции Хиросима.

Наступило время собрать камни и – пронумеровать их. Зритель, таким образом, находится внутри в спокойной ботанической обстановке – тут тебе и травки со станции, засушенные и выпрямленные в гербарии, и совершенно непохожие друг на друга выщербины огромных каменных кирпичей.

Трагедия обретает спокойный язык истории.

Корея, славящаяся экстравагантными биеннальскими проектами, показала музей палеонтологический: в темноте зала огромный скелет – наподобие музейных ящеров – с ощерившейся пастью и загребущими конечностями охотится на крохотный потешный скелетик.

В жанре комикса история. Маленький скелетик с ужасом оглядывается. И смысл в этой лаконичной и прямой истории – что и тот, и другой скелеты – как бы люди. То есть люди.

Разные прочие шведы

Бизнесмен Виктор Пинчук

Много павильонов с игрой, не шибко напрягающихся по поводу глобальных и острых вопросов современности, без острого пафоса, словом.

В шведском павильоне играют в дартс – можно встать к стене и побыть святым Себастьяном. В испанском павильоне ребенок на экране тянет с характерным бульканьем воду трубочкой из стакана, а рядом на столе бурлит одинокий стакан с трубочкой, которая ведет под стол, к телевизору, и виртуальным ребенком в ней.

Мы привыкли, что современное искусство работает с социальным и политическим – часто спекулятивно работает, подсовывая нам, вместо реальных боли, смерти, болезней, несвободы, штампы, ярлыки, отработанные общие места.

Сразу видишь, что художник берет тебя за горло, душит, пытаясь выбить из тебя слезы катарсиса или мгновенную гражданскую позицию, рассказывая о войне в Ираке или голоде в Сомали. Ценность высказывания, совершаемого на затоптанной территории, снижается, если пользоваться лобовыми приемами. Проходишь мимо прямых лозунгов и автоматов.

А вот, к примеру, в проекте Эмили Принс карта с дурацкими карикатурными портретиками тех, кто погиб в Ираке, – 3556 человек. И этими портретиками на большой стене воспроизведена карта Америки – каждый из этих парней приколот к тому месту, где родился. Вы знаете, белые пятна на этой карте есть. Но их немного.

Социального искусства на биеннале хоть отбавляй – и это естественно. Особенно в кураторских проектах, которые собраны в здании старинного Арсенала.

Леон Феррари из Буэнос-Айреса делает ядерные взрывы из полиуретановой пены, а распятие воспроизводит на американском истребителе. Чарльз Гейнс демонстрирует архитектурный макет города – с башнями-небоскребами и учитывающий – сразу же, ну чтобы потом не вносить изменений – пикирующий самолет. Лайнер медленно падает в картонный квадрат, который тут же предусмотрительно переворачивается, а глядишь – там уже готовые обломки самолета, кровь, гарь, скорая помощь и пожарные. В мире, где что-то постоянно с неба падает, градостроителям нужно сразу включать поправки на терроризм и авиакатастрофы.

Судьбой животных тоже озабочены разные павильоны. К примеру, гонконгские художники представили яркую пропаганду Гринписа: на дымящейся, мертвой куче ракушек на металлических кранах, словно на ветках (может, нефть, может, еще что нехорошее), сидят попугаи какаду.

Искусство подражает природе, говорил классик и, похоже, был прав: художники всего лишь более остро показывают нам кадры, знакомые по телевизионной хронике. Вроде вида нефтяных пятен в морских заповедных зонах. Испанцы похоронили птичек и ящерок в разноцветных кучках карри и базилика, в роскошных красочных могилках и сделали гламурные фотографии этой смерти.

В немецком павильоне вообще становилось страшно за животных: за тех, кого перевозят в чемоданах. Чучела сов, ворон и фотографии собак, прибитых к чемоданам, призывали не просто пересмотреть свое отношение к животным. Типа не возите редкие породы птиц контрабандой в личных вещах.

На самом деле, эти вещи были о мире – о мире безжалостном, потому что это мир одиноких людей, которым уже некогда думать о братьях меньших – о животных, детях, стариках и слабых, людей, занятых войной, агрессией по отношению к другому, незнакомому человеку из третьего, четвертого и пятого мира, мир одиноких людей, занятых усугублением своего одиночества в компьютерном мире.

Даже в египетском павильоне с нетронутой архаикой соломенных халабуд, песочных скульптур и светящейся коровы, сделанной из кальки – даже у них, этих певцов природы и матриархальности, зловещий телевизор был вмонтирован в эту самую халабуду.

Мир становится одной сплошной технологией. И очень мало мест, где можно человеку избежать влияния пикселей и медиапространства.

Строительством были заняты Польша и Бразилия. Польша показала емкую и лаконичную дом-клетку: заходя внутрь металлического каркаса, зритель понимал, что он попал в какой-то гибрид лестницы и дома, перил, допустим, и форточки, где все линии сошли с ума, выгнулись, вздулись и встали не под тем углом, под которым можно жить в нормальном доме.

Маленький человек, включенный в конструкторы, в огромные карты и схемы, крохотная рисочка и загогулина на масштабной карте мира – это одна из тем этого биеннале. Соотношение личного, маленького, своего и громадного, настигающего мира – это то, что волнует всех.

И хорошо, что волнует. Если бы не волновало, мы были бы уже громадные, безжалостные и вдобавок какие-нибудь роботы. А мы пока люди. И наши скелеты, как чудовищного вымершего вида, надеюсь, не сдадут в музей.

Мастер-кремастер

Художник Мэтью Барни

В музее Пэгги Гуггенхайм, в который превращен ее домик, где сама Пэгги жила вместе со своими многочисленными собаками и где замечательное собрание Макса Эрнста, Дали, Клее, Брака и других, представлен любопытный проект биеннале. Известный художник, тусовщик и муж Бьорк по совместительству, автор известного цикла фильмов «Кремастер» Мэтью Барни создал на пару с давно почившим титаном мирового искусства Йозефом Бойсом совместную выставку.

Оказалось, что удивительным образом тонкие рисунки Барни рифмуются с не менее тонкими рисунками Бойса, его архаичными летящими женщинами и характерным ржавым почерком краски.

Кроме рисунков, Барни свалил в кучу какие-то балки, тележки и глыбы разгромленного здания, полил все расплавленным вазелином, и получилась внятная история об индустриальном мире.

Сам Барни объяснял, что его работа – это воспоминание, как в 1967 году возводилось здание «Крайслер-билдинг» и на тележках вывозили остатки предыдущего, разрушенного здания.

Американский коллекционер Жанна Баллок, президент компании Rigroup, в чьем собрании есть Лихтенштейн, Кандинский и Уорхолл, говорит о своем проекте:

– Нам хотелось поддержать российский проект на биеннале, потому что два года назад все прошло достаточно тихо, – говорит Жанна, – и возникла идея привезти фильмы Мэтью Барни, который работает в жанре slowly movement sculptures (медленно движущиеся скульптуры) – то есть это совсем не фильмы. Особенностью жанра является работа художника со своим телом, которое великолепно развито – он занимался американским футболом – и которое он считает инструментом, частью искусства. Сочетание Барни и Йозефа Бойса, которые похожи восприятием мира, – заслуга куратора отдела современного искусства музея Гуггенхайма Нэнси Спектор. Основным материалом, в котором творит Мэтью Барни, является вазелин, особая субстанция, которая приобретает разные формы: из нее можно лепить скульптуры и заполнять жидким полые пространства. А Бойс работал с жиром (известно, что немецкого летчика Бойса сбили во время войны и жиром его выходили монголы, после чего жир стал инструментом и приметой стиля художника. – Авт.)

Теперь, когда все аккуратно описано, самое время сказать, что наш павильон – на достойном уровне. Все у нас впечатляет.

Во-первых, грозная видеоистория группы AES+F о неких юных богах-олимпийцах, обитающих на вершине заснеженной компьютерной горы, где парят орлы и горят нефтяные вышки – продолжение их работы о детях-убийцах в идеальном, стерилизованном мире компьютерной борьбы, где нет смерти, нет особого напряга, слез и боли.

Во-вторых, об одиночестве в компьютерном мире, да и в мире вообще – огромное поле из бесконечно отражающихся в зеркалах светящихся шаров с надписью Connection lost, «Связь утеряна» – клуб одиноких сердец сержанта Бартенева.

Тут никакой иллюзии, все взаправду – механические вращатели на концах лопастей вращают диодные лампочки.

– Это маковое поле, если вы помните «Волшебника изумрудного города», – говорит Андрей Бартенев. – Это поле заснувших сердец, когда одному человеку уже не нужно слышать голос, видеть глаза другого человека, касаться его, не нужно физического проявления, он находится возле компьютера и общается словами. Появились приспособления, которые усугубляют ваше одиночество. Это схоже с дискотекой, когда вы танцуете в огромной толпе, но при этом остаетесь один.

На эту тему
• Yoko Ono и ее тараканы
• Андрей Ковалев: Амнезия начинается
• Gucci, люльки и бирюльки
• Импрессионизм в Манеже
• От Христа к Адаму

Визитная карточка павильона – проект Click I Hope Юлии Мильнер. И это в-третьих. Тут на 50 языках стран-участников биеннале проплывает магическая формула «Я надеюсь».

Нажимает – в Интернете ли или в садах Жардини – на надпись на любом языке, и надпись подрастает, появляется счетчик, ведущий учет надеющимся.

– Вы можете добавить и свой язык, не включенный в реестр, написав письмо на сайт, – говорит автор, художник Юлия Мильнер. – Многие люди кликают на свои языки, вообще это занятие увлекательное – хочется кликать еще и еще. И вот странная вещь – некоторые боятся кликать на арабский язык, чувствуют тайный страх. Надежда актуальна, мы не спрашиваем, на что человек надеется. Главное, что он надеется.

– Я решила, что павильон должен быть групповым, у нас не так много звезд, которые известны всем, и хотелось открыть миру веер разных художественных возможностей, – говорит куратор российского павильона Click I Hope Ольга Свиблова. – Тема – поиск собственной идентичности в мире, переполненном информационными потоками, когда мы видим мир, сформированный экраном телевизора или монитора. Нужно было связать это с двухэтажным замечательным павильоном Щусева и венецианским пейзажем – вода, вода, кругом вода!

Это (в-четвертых) и сделала «Волна» Пономарева, которая в стеклянном резервуаре приводит в движение три (!) тонны воды одним только вздохом телевизионной головы Пономарева на экране.

Инсталляция «Душ» Арсения Мещерякова и Александра Пономарева, посвященная Нам Джун Пайку, который 40 лет назад сделал телевидение объектом художественной рефлексии. Сегодня на эту тему сказать уже нечего, и душ из 200 экранов бесконечно льющейся телевизионной картинки – это последнее высказывание.

Наш павильон – попытка художников подумать о том, чем нам грозит виртуальное пространство, каково будущее его. Об этом и работа Бартенева; это иллюзорная, прекрасная инсталляции, и когда ты долго смотришь в этот тоннель без начала и конца, тебе немножко страшно, у тебя кружится голова. Это предостережение художника и открытие невероятных возможностей одновременно.

Если у Бартенева мы видим метафору этого одинокого мира, то группа AES+F заселяет его обитателями. На олимпе происходит борьба юных богов в божественной хореографии – это мир, собранный из осколков компьютерных игр, которые сегодня для детей являются большей реальностью, чем солнце, небо, вода и деревья. И мир вокруг них начинает распадаться – это ощущение, да еще под музыку Вагнера, тревожное, это ощущение апокалипсиса. Но мы не воспринимаем это всерьез, ведь это виртуальная реальность. А ведь зря.

AES+F уже создали исламский проект, о котором вспомнили после 11 сентября и который был размножен в Интернете как народное творчество, как предостережение художников.

В работе I hope самой юной участницы биеннале Юлии Мильнер важно, что мы кликаем именно эти слова, а не I kill, что на самом деле и происходит в виртуальном мире, наполненном агрессией. Важно, что участниками становятся множество людей, а художник всего лишь задает правила. Надежда – это то, что нужно миру и России, и, в конце концов, то, что нужно каждому из нас.

Может, конечно, главную награду биеннале – «Золотого Льва» дадут Японии, или Корее или Голландии, в чьем павильоне знаменитая Рози Брайдотти поставила сагу о репатриантах и о насилии под девизом «лечь на пол, руки за спину». Но наш голос звучит чисто, высоко и по делу.

Может, все-таки нам дадут «Льва»-то. Хотелось бы все-таки.

Чисто для справедливости.