Между Щипком и Перемилово

Картины Любарова будут тем вернее притягивать взгляд, чем более их герои отдельны от зрителя, существуя своей замкнутой жизнью. И тогда встретятся задумчивый белый офицер с не менее задумчивым красным партизаном на фоне падающих фруктов, обнаженной корпулентной дамы, натягивающей платье через голову, и казака из конного разъезда. Офицер похож на чеховского учителя в круглых очках и ест банан, партизан смолит папиросу, за спиной у него винтарь, из-за пазухи выглядывает котенок. Что они хотят нам сказать? Ничего.

Кино, вино и домино

«Встреча»

Вы можете годами обедать в столовой, глядя на Николая Ивановича, который любит кушать йогурт (он висит в раме на стене), пока не увидите невероятного сходства его с покойным поэтом Бродским, который, вероятно, на самом деле не умер, а уехал вместе с женой и дочкой в Перемилово и там зажил вполне приватной и любезной сердцу vita nuova.

Или можете просыпаться, глядя на матросиков в белых бушлатах на морском берегу. Двое из них спокойно и пристально сами глядят на вас, причем один лежит на песке, подперев щеку рукой, а третий, скорее всего, мочится в это самое море, деликатно отвернувшись. И при этом так хорошо, так спокойно проходит жизнь, что хочется этой жизни еще и еще.

Не случайно Любаров любимый художник всевозможных «водочных королей». Его рисунки на этикетках народного русского зелья, производимого Главспирттрестом, оказывают по мере роста градуса созерцания волшебное терапевтическое действие. Вот «Супружеский рай» крепостью 40°: голая жена в платочке, вся в тихом ожидании, и муж в пиджаке на голое тело и тапочках внимательно читает, смоля папиросу, газету «Вечерний Щипок». Полное единство формы и содержания.

А рисунки-то на бутылках все разные. И скоро, кажется, появятся народные их коллекционеры, прежде собиравшие стикеры из упаковок чуингама.

Химия жизни

«Девушка, поющая в душе»

Когда внимательно приглядишься к жизни Владимира Любарова, сразу заметишь, что все в ней складывается правильно. Художественная школа при Суриковском институте, где он учился вместе с будущими мэтрами: Татьяной Назаренко и Натальей Нестеровой, Гариком Басыровым и Франциско Инфанте, – устанешь перечислять. Главный художник знаменитого журнала «Химия и жизнь», книжный иллюстратор Гофмана и Вольтера, Гоголя и Эдгара По, братьев Стругацких и Жюля Верна, потом один из создателей и главный художник первого частного издательства страны «Текст».

А когда система издания книг с картинками рухнула на корню, он начал новую жизнь художника-станковиста. Купил сруб в деревне Перемилово, где месяцами пишет картины, отвлекаясь только на выставки в Бельгии, Голландии, Швейцарии и прочих Германиях с Люксембургами. Нашел уникальный и только с виду похожий на китчевый стиль, в котором закоснел до отточенных и неисчерпаемых формул «энциклопедии русской жизни в ее пословицах и поговорках» (так назывался альбом Любарова на экспорт, потрясший англоязычный мир).

Никто после Брейгеля-старшего не был так подробен, реалистично безумен и свободен в сочинении отдельной от себя народной жизни, как он. Жизни не злобной, не жлобской, разве что отчасти придурковатой. Зато крепкой, как та же водка или известные выражения по поводу жизни в стране.

Но эта кристальная мужская жизнь была бы пуста и прозрачна, как те же водка и мат, не имея перспектив, кабы не было любаровских женщин, которых на его картинах узнаешь сразу – раз и навсегда, как в жизни. Любаровские женщины, будь то балерины, подруги жизни или нагие королевы мужских грез и галлюцинаций, красивы и величавы. Как «Катя на качелях», как «Фото на память из Крыма», как «Лыжница». Они не дают мужским персонажам выйти за рамки картин, ума и приличий, они удерживают композицию и рассудок от центробежных эксцессов, они придают смысл и устойчивость этой жизни, как слово на букву «х» – «хорошо», – вырезанное ножом на ломте арбуза на одном из любаровских натюрмортов.

Сам художник не склонен называть изображаемую им жизнь общенародной. Он ее тонко разделяет на деревенскую (ей посвящен «перемиловский цикл») и на слободскую (серия «Щипок», по имени московской улицы, где прошло его детство). Разница и в одежде, и в настроениях, и в забавах, и в предметном мире, окружающем героев. Они только на невнимательный взгляд похожи и единообразны. Их космос бесконечно подробен, как кисть художника. И тогда понимаешь, что живопись Владимира Любарова – это наше неотъемлемое конституционное право на поиски счастья. Когда сидишь перед сделанной им этикеткой на водке «Завалинка», понимаешь это вдвойне.

Зимний эндшпиль в синагоге

С конца 1990-х годов Любаров неожиданно начинает серию «Еврейское счастье»

С конца 1990-х годов Любаров неожиданно начинает серию «Еврейское счастье», посвященную бабушке Соне. Пейсы евреев, рыба фиш, выпивка на Пурим, Яша, готовящий к субботе халу, раввин, кошерная курочка, Адам и Ева, лежащие в обнимку на фоне речки на среднерусской возвышенности, – это еще один особый и замкнутый мир художника Владимира Любарова.

Его успех среди банковской, олигархической и среднебуржуазной еврейской мировой элиты феноменален. Такое впечатление, что скоро картины Любарова будут в каждом уважающем себя еврейском доме всех столиц мира, как кусочек Торы в мезузе над дверью у их предков.

На эту тему
• Грачи прилетели. Принесли скрипку Энгра
• Хармс-рок
• Убей своего дедушку
• Мертвые души

Еврейская курочка Ряба с русским красным петухом дают ту гремучую смесь русского еврея, от которой не избавиться даже в эмиграции. «Шалом, Перемилово!» – так назвал свою статью в роскошном каталоге Любарова известный критик Лев Анненский. Туда же, кстати, написали свое писатели Владимир Войнович и Людмила Улицкая, режиссер Михаил Левитин, музыкант Андрей Макаревич*, другие друзья и ценители художника, которые вместе со зрителями и собирателями его картин придут на вернисаж в «Дом Нащокина», обещающий стать одним из самых заметных столичных художественных событий первой половины года.

* Признан(а) в РФ иностранным агентом