Кражу из Третьяковки недооценили как плевок в лицо стране и народу

Дерзкая кража крымского пейзажа Куинджи из Третьяковки – второе покушение на галерею за год. В мае 2018-го приезжий фанатик из Воронежа серьезно повредил знаменитую картину Репина «Иван Грозный и сын его Иван». «Шухер» вышел колоссальный, но как бы политический: в СМИ и социальных сетях спорили в основном о том, «очерняет» ли полотно историю России и насколько критично «очерняет».

Происходящее сейчас даже скандалом назвать трудно. Общественного возмущения по факту нет, есть только уголовное дело. Галерею дежурно поругивают за недостаточные меры безопасности, а большая часть сетевых комментариев скорее напоминает издевку. Особенно отличились представители либеральной интеллигенции, увидевшие в преступлении повод вспомнить о своей главной ценности – территориальной целостности Украины. Шуткам о том, что «кража Крыма в России только приветствуется», несть числа.

Кстати, тут правда есть над чем задуматься. Крымчанин без воровского прошлого ворует картину Куинджи со словом «Крым» в названии в день рождения самого Куинджи. По поведению злоумышленника видно, что преступление хорошо продумано. Охрана отвлекается на кражу шубы из гардероба (что тоже стало поводом для острот), совершенную новым сотрудником. Директор галереи уверена – между этими событиями есть связь. В полиции активно разыскивают сообщников.

Однако всё это – вопросы к следствию. Вопрос к обществу в целом звучит иначе: почему произошедшее воспринимается в основном как повод для шуток, хотя речь идет о настоящем кощунстве?

В России любят оскорбляться, зачастую – по надуманным поводам. В европейской газете что-то не так написали, мы – сразу в крик. Очередной блогер поцарапал «духовную скрепу», и «эксперты» на ТВ бьются в истерике. Задеты чувства верующих или национальных меньшинств, а у следователей уже готово дело по статье 282.

Сейчас же как будто никто не оскорблен. Украли и украли. Бывает. Случается.

Видимо, мы начинаем забывать, кто таков был Павел Третьяков и чем является для страны названная в его честь галерея.

Музеи (в том числе и всемирно известные) чаще всего возникают одним из трех путей. Их создает либо государство (за общественные деньги и по инициативе какого-нибудь чиновника), либо государь лично (как крупнейший феодал и кошелек), либо же речь идет о частной коллекции, получившей статус открытой площадки после смерти владельца или его наследников.

Павел Михайлович Третьяков, портрет работы Ильи Репина

Но Павел Михайлович Третьяков собирал коллекцию специально для того, чтобы передать ее родному городу и вроде бы чужим людям. Не просто набивал свой особняк понравившимися картинами, как это было принято до него (и принято до сих пор), а исполнял миссию по открытию национальной галереи русского искусства.

«Моя идея была, с самых юных лет, наживать для того, чтобы нажитое от общества вернулось бы тому же обществу в каких-либо полезных учреждениях; мысль эта не покидала меня никогда во всю жизнь», – писал меценат.

Он искренне любил живопись, видя в ней духовную и образовательную силу. Поэтому считал, что хорошая живопись должна быть доступна максимальному числу людей. Обратив небольшой купеческий капитал отца в состояние крупного промышленника (обеспеченного, но не сверхбогатого), Третьяков подарил городу, стране и нации один из главных музеев, инвестировав свои средства и в картины, и в здание для них, и в русскую художественную школу.

Вход в собранную им для Москвы сокровищницу был бесплатным для каждого.

Выбор Третьяковым конкретных полотен – отдельная и очень важная история, на которой также необходимо заострить внимание.

Во-первых, это всегда были картины современных ему русских художников, часто – молодых и начинающих. Этим Третьяков исправлял перекос, сложившийся в России еще во времена Екатерины II. Моду заказывать произведения искусства для демонстрации обществу ввела именно она, поощряя к тому же поданных. Однако, будучи немкой, желавшей «просвещать Россию», привлекала для этого почти исключительно иностранных мастеров. Российские же живописцы, впоследствии признанные гениями, сидели без заказов, а значит и без средств к существованию.

Третьяков стал главным кормильцем именно для русских художников, питая национальное искусство в целом. И если бы не он, многих великих картин мы не увидели бы и даже не услышали бы об их авторах, почитаемых ныне за лучших из наших.

Во-вторых, налицо приоритет Третьякова – картины с глубоким социальным содержанием, в центре которых боль и несправедливость. В этом смысле характерна его любовь к творчеству передвижников, особенно Василия Перова («Тройка», «Проводы покойника», «Чаепитие в Мытищах» etc) – еще одного русского патриота, который рвался из европейской командировки обратно на родину, чтобы живописать народный быт. Полагаясь на собственный вкус, Третьяков отбирал и те картины, которые вызывали или могли вызвать претензии у государственной цензуры, и тем самым раскрепостил мысль художников.

Подчеркнем еще раз: всё это не цепь случайных совпадений, а осознанная тактика. «Мне не нужно ни богатой природы, ни великолепной композиции, ни эффектного освещения, никаких чудес, дайте мне хоть лужу грязную, да чтобы в ней правда была, поэзия, а поэзия во всем может быть, это дело художника», – таково было кредо мецената. Третьяков видел живописцев просветителями, отсюда работы на тему социальной справедливости, отсюда же – серия портретов выдающихся русских мужей – от Толстого и Даля до Мусоргского и Костомарова, заказанных им специально для «национальной галереи» (будущую Третьяковку ее создатель называл именно так).

Единственная благодарность за это, которую меценат согласился принять от властей, – это звание Почетного гражданина Москвы (император Николай II закономерно предлагал дворянство).

Кстати, в этом списке (до сих пор довольно коротком – всего 26 человек) Третьяков на седьмом месте, уступая в очередности только трем градоначальникам, американскому дипломату, шапочных дел мастеру Комиссарову, который спас императора Александра II от пули террориста Каракозова, и великому хирургу Николаю Пирогову. Но тем нагляднее то чувство благодарности, которое испытывали москвичи.

В гражданском смысле Третьяков – кто-то вроде местночтимого святого. Скромнейший, даже неприметный человек, перед которым горожане на улице «ломали шапки».

Его особую роль и народный акцент в меценатской деятельности без оговорок признавала даже советская власть, что сохранило «капиталисту-эксплуататору» Третьякову статус великого сына Отечества и после 1917 года. При Советах Третьяковка стала главным художественным центром страны. При Советах же перед ее входом появился памятник Третьякову (в 1980-м; прежде на этом месте «дежурили» сперва Ленин, потом Сталин), а прах самого промышленника перенесли с «купеческого» Даниловского на «общенациональное» Новодевичье кладбище.

То, что Храм Святителя Николая в Толмачах, прихожанином которого был строгий христианин Третьяков, при Советах же превратили в запасник музея, сам меценат вряд ли бы одобрил, но это уже другой разговор.

Текущий разговор о том, что Третьяковская галерея – это не только один из главных музеев страны, но и символ русской гражданственности, то есть не только материальное, но и нематериальное достояние. Бесценная сокровищница, созданная специально для нас выдающимся соотечественником, патриотом, благотворителем, просветителем и христианином.

На эту тему
• Куда заведут Третьяковку «черные гиды»
• Реставратор назвал невосстановимую часть «Ивана Грозного»
• Татьяна Шабаева: Пропасть, в которую может провалиться и Третьяковка, и главное здание МГУ

Из этого-то народного святилища спереть картину «из-за долгов» и увезти её на белом мерседесе – это как вообще? Еще не пляски на амвоне храма Христа Спасителя и не вандализм на могиле Пушкина, но гораздо ближе к этому, чем к суховатой формулировке «кража произведения искусства».

Нет, это не просто кража. Это постыдный, позорный, немыслимый, невозможный для оправдания поступок. Это настоящее оскорбление, брошенное в лицо городу Москве, стране в целом, нашей исторической памяти. Но почему-то оно мало кем осознается в качестве такового. Иногда общество перевозбуждается от глупостей, которые было бы мудрее не заметить, а иногда почти не замечает плевков в своё лицо, списывая их на криминальные курьезы и «частные случаи».

Конечно, похищение пейзажа Куинджи можно посчитать тем самым «частным случаем». Как, собственно, и проект галереи Павла Третьякова. Но это нехороший пример отделения частного дела от общественного, тем более сейчас, когда город распух до 12 миллионов человек, а с деятелями, подобными Третьякову, наблюдается дефицит. Себе от города – это запросто, а городу от себя – ищи дураков.

Нечестно утверждать, что подобных ему меценатов больше нет. Нужно выделить как минимум Бориса Минца с его Музеем русского импрессионизма и Алексея Ананьева с его Институтом русского реалистического искусства. Есть и другие примеры частных музеев. Но к тому же Минцу как к активному участнику «либеральных реформ 90-х» у общества может возникнуть множество вопросов. В отличие от его проекта, проект образцового промышленника и гражданина Третьякова невозможно воспринимать как «чаевые Родине». Напротив, это один из наиболее достойных претендентов на национальную сакрализацию.

Поэтому то, что в наглой и кощунственной выходке многие увидели лишь повод для шуток, кое-что о нас говорит – не как о людях, но как о гражданах, которым великий соотечественник Третьяков на смертном одре завещал всего две личные просьбы – «берегите галерею и будьте здоровы».