«Отца услали еще дальше»

63-летний полковник в отставке Юрий Корепанов, прослуживший 40 лет сначала на территории Узбекской ССР в Советской армии, а затем – в вооруженных силах независимого Узбекистана, был осужден в январе военным трибуналом за измену Узбекистану. При этом офицер давно принял российское гражданство. Однако когда  в прошлом году он поехал в Узбекистан навестить родственников, его арестовали и предъявили обвинение в «измене родине» и «незаконном пересечении границы» (хотя между РФ и Узбекистаном действует безвизовый режим).

Суд разбирался меньше двух месяцев и приговорил Юрия Корепанова к 16 годам лишения свободы. В четверг сын офицера Дмитрий Корепанов рассказал газете ВЗГЛЯД, что его отца в феврале отправили в колонию города Карши и с тех пор от него нет никаких вестей.

Изменения произошли только в худшую сторону: отца услали еще дальше

ВЗГЛЯД: Дмитрий Юрьевич, что сейчас происходит с вашим отцом?

Дмитрий Корепанов: В начале декабря, когда младший брат Максим пришел передать отцу посылку в СИЗО СНБ, оказалось, что отца там нет. Выяснилось, что он был срочно переведен в Таштюрьму (Ташкентская тюрьма – прим.), в медсанчасть. Это объяснили тем, что его перевели туда для лечения. У нас возникли подозрения, что у отца случился инфаркт: близкие родственники знают, что последние десять лет у него была гипертония, аритмия и много других болячек.

Власти Узбекистана никак не проясняли ситуацию, и в середине февраля брат написал заявление на имя начальника Таштюрьмы с просьбой дать официальный ответ о состоянии здоровья отца. 17-го числа он получил отписку – в этой справке скопировано медицинское заключение военно-врачебной комиссии 2002 года, которую отец проходил при увольнении из рядов вооруженных сил Узбекистана. То есть они взяли диагноз, по которому он увольнялся восемь лет назад, переписали в справку и отдали брату.

На одном из свиданий брат выяснил у отца, что у него действительно случился инфаркт. Видимо, спецслужбы перестраховались и срочно отправили его тогда в Таштюрьму, в медсанчасть, чтобы снять с себя ответственность в случае возможного летального исхода.

По мнению Дмитрия Корепанова, арест его отца является формой давления на российские власти (Фото из семейного архива Корепановых)

А 25 февраля при очередном посещении отца адвокатом выяснилось, что уже и в Таштюрьме его нет. Должностные лица, которые обязаны оповещать родственников и адвоката о том, что осужденный переведен в другое место, до сих пор хранят молчание. Когда адвокат настоял на ответе, ему неофициально сказали, что отца перевели в колонию общего режима в городе Карши, это порядка 500 км от Ташкента.

ВЗГЛЯД: С тех пор от него нет никаких вестей?

Д. К.: До сих пор ничего неизвестно, мы пытаемся своими силами узнать, точно ли он находится там. Когда он находился в Ташкенте, ему можно было регулярно передавать лекарства, чтобы поддерживать его здоровье. А сейчас его заслали за тридевять земель, чтобы туда добраться, надо потратить весь день.

ВЗГЛЯД: Вам что-нибудь известно о ходе переговоров между российской и узбекской сторонами по этому делу?

Д. К.: Есть неофициальная информация, что переговоры идут чуть ли не на уровне первых лиц государств, но я думаю, что если бы это было так и если бы у этих переговоров был удачный исход, отца не перевели бы за полтысячи километров от Ташкента, где к нему затруднен доступ как адвоката, так и российских дипломатов.

ВЗГЛЯД: Вы предали эту историю огласке в феврале. За прошедшее время что-нибудь изменилось?

Д. К.: Изменения произошли только в худшую сторону: отца услали еще дальше. Во время встречи Сергея Миронова с послом Узбекистана российскую сторону просили не проводить политических акций, пикетов и т. д., чтобы якобы не испортить начатые переговоры. Российская сторона пошла на уступки, но информации о достигнутых договоренностях до сих пор нет.

ВЗГЛЯД: Ранее в СМИ появилась неофициальная информация, что ваш отец может быть освобожден в сентябре по амнистии...

Д. К.: Друг отца из Москвы, имеющий связи, сообщил, что в ходе переговоров узбекская сторона заявила следующее: надо подождать до осени, «пусть посидит до сентября» (правда, за что, я так до сих пор и не понял), а в сентябре, когда там будут отмечать «20 лет независимости Узбекистана», он выйдет по «золотой амнистии». Но, насколько я знаю, ни в одной стране мира амнистия не распространяется на осужденных по статье «измена государству».

Получается, что мы сейчас дождемся до сентября, а в сентябре узбеки макнут нас лицом в лужу. И когда мы начнем бить во все колокола, они скажут: «А что вы полгода сидели, ждали и молчали?»

ВЗГЛЯД: Как, по вашим ощущениям, могут развиваться события?

Д. К.: Вариантов много: может, на кого-то обменяют, может быть, что-то еще придумывают, но что будет – неизвестно. Я слышал такие истории: осуждали российских граждан на 25 лет чуть ли не за покушение на президента и по звонку российского президента (тогда Владимира Путина) президенту Узбекистана человека выпускали в тот же день и отправляли в Москву. Это был бы самый лучший вариант.

ВЗГЛЯД: Вы считаете, это дело – форма давления узбеков на российские власти?

Д. К.: Я так понимаю, что да. Не понимаю, правда, почему чиновники сидят и молчат. Думаю, об этом уже доложено и премьер-министру, и президенту. Чего российские власти боятся – никак не пойму.

ВЗГЛЯД: Дипломаты как-то участвуют в этом деле?

Д. К.: Когда мы сообщили в российское посольство в Узбекистане последние новости, консул сказал: «Спасибо за информацию, держите нас в курсе». Вообще, узбекские власти с самого начала не отвечали ни на какие ноты протеста наших представителей, и они молчат до сих пор.

#{smallinfographicright=427277}ВЗГЛЯД: Вы заявляли ранее, что из-за режима секретности ни родственники, ни адвокат не в курсе, за что, собственно, вашему отцу было предъявлено обвинение. За прошедшее время так ничего и не прояснилось?

Д. К.: Материалов дела до сих пор нет ни у кого. Ни у отца, ни у адвоката нет копии приговора. По апелляционной жалобе пришла отписка, в которой было сказано, что «ввиду большой секретности данного дела мы не можем конкретно сообщить суть обвинений». Отец при встрече с младшим братом Максимом ничего не говорит, его, я думаю, предупредили, чтобы он много не рассказывал.

ВЗГЛЯД: Максим и другие ваши родственники, проживающие в Узбекистане, ощущают какое-то давление со стороны местных властей?

Д. К.: Пока не ощущают, но если мы вытащим отца и кто-то из семьи там останется, не думаю, что узбеки оставят это дело. Получится, их обидели, а они народ злопамятный, могут отыграться на близких родственниках, на дальних, еще проживающих там. Сделать что-то несложно – подсунуть человеку что-нибудь и все.

ВЗГЛЯД: Оставшиеся в Узбекистане родственники, их русскоязычные соседи, видя, что может там произойти с человеком, не задумываются о переезде?

Д. К.: Подумывают, но тем, кто там остались, немало лет. Когда человек всю жизнь прожил на одном месте, начинать все с чистого листа очень сложно.

ВЗГЛЯД: У вас есть предположения относительно того, как было инициировано это уголовное дело, кто и зачем возбуждал его?

Д. К.: Одно из предположений – отца подставили. Может быть, даже здесь есть связь с российскими спецслужбами. Воспользовались стариком и бросили его. Но это, повторюсь, предположение.

Есть и другая версия. В Узбекистане тоталитарный режим. Думаю, они сейчас отслеживают граждан, которые там работали, служили, занимали определенные должности, потом по ряду обстоятельств уехали, сменили гражданство. Когда эти граждане приезжают в Узбекистан – в отпуск, по работе и т. д., – при выезде обратно их снимают с поезда и предъявляют им такие нелепые обвинения, чтобы показать свою работу. Насколько я знаю, сейчас на территории Узбекистана около 100 российских граждан находятся в местах не столь отдаленных.

Отец там не первый. Возможно, они ждут шумихи, чтобы на ее фоне диктовать российской стороне какие-то условия. Например, договор об экстрадиции граждан Узбекистана по требованию Ташкента. Российская сторона часто не экстрадирует граждан Узбекистана из-за того, что предъявляемые им узбекскими властями обвинения явно надуманны (в узбекских тюрьмах ежегодно умирают десятки политических заключенных – прим.), а также под нажимом правозащитных организаций.