По мнению Владимира Путина, высказанному в интервью британской прессе, либеральная идеология устарела. Президент считает, что либерализм скомпрометирован, элиты оторвались от почвы и утратили корневую связь с народом, что вызвало рост антиистеблишментных настроений в мире.
Назвать какую-либо идею устаревшей – не проблема. Проблема – назвать идею, которая еще не устарела. Кризис аристократий уже давно перешел из области идеологии в область антропологии – раздражение вызывают не позиции, а замкнутость, гипертрофированное потребление и утрата социальной чувствительности. Вообще из всех возможных функций этого слоя – задавать ценности, сохранять ключевые компетенции нации, формулировать вектор развития и контролировать ресурсы – уверенно сохраняется только последняя. Претензия построена не на том, что элита несет какую-то неправильную идею, а на обратном – вообще никакой мобилизующей идеи она уже не несет.
Сейчас та самая временная полоса, когда омертвелость старых идеологических концептов уже очевидна, а новые – только в процессе зачатия, да и не факт, что это зачатие состоится. Я, кстати, убежден, что в России появление нового подхода до сих пор возможно, что Россия как фабрика идей прекрасно себе работает. Особенно если создать среду, в которой возникнет реальная дискуссия.
Каковы критерии работающей идеи? Такая идея постоянно расширяет круг сторонников, формирует внутри них ядро активных адептов. Для значительной части населения она выступает убедительным инструментом объяснения реальности, обладает мифологическим и символическим смысловым центром, который мотивирует на внерациональные действия, в том числе на самопожертвование и на существенный пересмотр жизненных стратегий.
Если совсем коротко, то идеология – это превращение взглядов, идей в инструмент социальной мобилизации для ответа на фундаментальные вызовы. Поэтому можно предположить несколько точек, из которых теоретически способна вырасти новая массовая идеология.
Первая – новое экологическое сознание, коренная трансформация отношения к потреблению, освоению ресурсов и пониманию места человечества в экосистеме планеты. Это не просто усиленная зеленая риторика, а радикальное переосмысление позиции и ответственности субъекта. Рост ВВП перестает в этой модели быть ключевым показателем национального успеха, общество нацелено в первую очередь на сохранение экологического баланса и на самоограничение, базовый индикатор здесь – индекс счастья, а не вал произведенных продуктов. Но за этим тезисом стоят изменения правил регулирования, ценностных платформ, контроля за бизнесом и ряд прочих серьезных следствий.
Вторая – некая новая редакция традиционализма как ответ на разрушение базовых институтов. Но это не может быть просто лубочно-бюджетной реставрацией по типу строительства русского Ватикана в Сергиевом Посаде. Само понятие традиции должно быть подвергнуто радикальному переосмыслению в контексте 21-го века: ее понимание как связи периодов, а не в качестве жесткой платформы для консервации общества. Акцентуация на старых формах в конечном счете ведет не к их сохранению, а к их отсечению от общественного процесса, самоизоляции и ослаблению контактов с реальностью. Например, в новой модели переход церковного богослужения на современный язык будет работать на идею традиции, а не противоречить ей, так как позволит адаптировать церковь к особенностям новых поколений.
Третья – идеология, отвечающая цифровой реальности, в первую очередь рискам и возможностям развития искусственного интеллекта. Мысль о том, что технологическая трансформация общества принципиально изменит характер всех социальных связей и создаст потребность в новых смысловых ориентирах, кажется уже банальной. Будет меняться характер труда, произойдут колоссальные сдвиги в социальной стратификации, ускорится процесс отмирания ряда профессий и, как следствие, массовое отвязывание населения от постоянной занятости. При этом вырастут возможности как мобильности, так и цифрового контроля за индивидуумами.
Потеря автономности существования будет вести к возрастанию страха за приватность существования, держатели кодов и алгоритмов все более будут ощущаться как вышедшая из-под контроля угроза, усилится риск цифрового тоталитаризма. Эта реальность уже не вмещается в мыслительные схемы, которые в своей основе были разработаны в доцифровую эпоху.
Различные позиции, включая не названные здесь, могут переплетаться, образовывать комбинации, обретать локальную специфику под влиянием национальных культур. Они будут провоцировать также мощные противодействия и появление встречных идеологических конструктов. Но для начала они должны быть проработаны. А это – не функция кабинетных бдений, не функция форумов с бессмысленной программной сеткой. Для создания живой идеологии надо отпустить общество, дать ему реальные площадки, снизить уровень контроля за медийным пространством.
И последнее – зачем вообще ставить вопрос о появлении новых идеологий? Почему невозможно обойтись без них в принципе? Потому что, являясь инструментом организации общества, идеологии никуда не исчезают. Они могут быть оформлены концептуально или существовать в неявном, распыленном виде, утрачивать выраженную субъектность. Могут мимикрировать под формально неидеологические интеллектуальные продукты и проникать глубоко в бытовую среду. Могут безнадежно устаревать – здесь Владимир Путин совершенно прав. Но идеология – это неизбежность.
