Осознание конечности земной жизни накрывает дважды

@ Сергей Карпухин/ТАСС

2 июня 2019, 13:00 Мнение

Осознание конечности земной жизни накрывает дважды

Правительство одарило нас чудесным термином – «срок дожития», и независимо от того смысла, который вкладывает в эти слова российская бюрократия, они звучат как приговор нынешнему обществу.

Алексей Зензинов Алексей Зензинов

сценарист, драматург

Тебе семь или восемь лет, ты смотришь на фото, где тебя, совсем малыша, держат на руках родители, и вдруг замечаешь, как изменились отец и мама. Что сделало с ними время, как они постарели, пригнулись под тяжестью прожитого. Конец дороги – он впереди, до него ещё долго, очень долго, но настанет момент, когда идти будет уже некуда; смертны все, даже самые близкие люди, даже ты сам.

И ты живёшь дальше с этим открытием, привыкаешь к нему, потом забываешь о нём, отвлекаясь на мелькания повседневного, на пробки, кредиты, соцсети, на разговоры и секс, на усталость и праздники – и вдруг (снова вдруг) больничная палата, и отупение от неожиданности, и какие-то недолгие бесформенные надежды, а потом раз – и пустая койка, с которой сняли и унесли матрац с бельём.

Не каждому выпадает счастье проститься с матерью, и не каждый умеет таким счастьем распорядиться. Об этом спектакль «Последний срок», премьера которого недавно прошла в Московском художественном академическом театре имени Горького – и хотя бы ради напоминания о такой простой, но забываемой нами истине, в театр идти стоит.

Но тема спектакля гораздо шире – «последний срок» назначен не только героям, которые собрались возле умирающей бабки Анны; последний срок дан всем людям, всей земле, так что только добровольные слепцы не замечают примет близкого грозного суда.

Повесть Валентина Распутина написана была в 1970 году, когда незыблемым казался советский строй и все его составляющие: народ и партия, рабочий класс и колхозное крестьянство, армия и флот, семья и школа. Но где-то в глубинах, в немыслимых толщах одной шестой части суши, уже шли разломы, уже готовился великий раскол, который через двадцать лет приведёт к распаду красной империи.

Можно ли было прочесть в небольшом тексте такое пророчество? Можно, нельзя – какая разница? Никто из столичных критиков особо и не пытался – повесть отнесли к «деревенской прозе», явлению, как считалось, локальному и, по всей видимости, уходящему в прошлое вместе с самой русской деревней.

Сценография мхатовского спектакля – прощание с тем деревенским миром, из которого вышли и солдаты Великой Отечественной, и первые космонавты, с миром, в двадцатом веке отдавшим городу лучших своих детей. Растянутые над сценой домотканые деревенские половики как лестницы в небо. Распахнутые ворота, колодец в глубине сцены. Печь, комод со стоящей на нём иконой на среднем плане. Справа – дрова; понятно, что там баня.

В центре – стол, за которым соберётся семья. На переднем плане кровать, там лежит умирающая старуха. Обжитое пространство, в которое входит смерть – и за обычными словами и поступками открывается второй, метафизический, истинный смысл происходящего, так что сцена, когда у постели Анны собираются сыновья и дочери, начинает походить на композицию иконы «Успение Пресвятой Богородицы».

Неожиданно, что театр, едва ли не самое светское, лицедейское искусство, возвращает нас к библейской традиции, следуя которой в полноценной семье должно быть три поколения: отцы, дети и внуки.

Наш дом начал рушиться, когда за общий стол перестали садиться старики – одни умерли, другие остались в деревне, а третьих и вовсе спровадили в богадельню.

Правительство одарило нас чудесным термином – «срок дожития», и независимо от того смысла, который вкладывает в эти слова российская бюрократия, они звучат как приговор нынешнему обществу. Путь от «Последнего срока» до срока дожития – скорбный и тягостный, и уж точно не христианский; надежда лишь на то, что Россия снова, как говорили старцы, спасётся платочками, видимо, в то же верил и один из последних наших классиков Валентин Распутин.

Собираясь возле уходящих от нас мамы или отца, мы, пусть на время, но всё же забываем о том, что нас разделяло – о давних и свежих обидах, несправедливых словах и необоснованных привилегиях, о деньгах и политике, и даже о том, как в раннем детстве нас обругал брат и обхитрила сестра.

Но разве обязательно нужно ждать скорбного часа, чтобы почувствовать себя единой семьёй или нацией?

..............