Утром 23 августа 1973 года в здание банка Sveriges Kreditbanken в Стокгольме вошел мужчина со свернутой курткой в руках. Из-под куртки он достал пистолет, выстрелил в потолок и выкрикнул по-английски: "The party has just begun!" – «Вечеринка только что началась!»
Стрелявшего звали Ян-Эрик Ульссон. Решив не возвращаться из отпуска в тюрьму, где отбывал три года за взлом сейфа, он взял в заложники четверых банковских служащих и потребовал денег, машину и освобождения своего приятеля Кларка Улофссона.
Через несколько часов полиция доставила в банк Улофссона и деньги, и даже подогнала к зданию синий «Форд Мустанг» с полным баком бензина. Однако на требование Ульссона забрать заложников с собой власти не согласились, и преступники вместе с заложниками заперлись в банковском хранилище.
Кризис длился четыре дня, за развитием событий следила по телевизору вся Швеция. На пятый день полиция закачала в помещение слезоточивый газ, и преступники сдались.
Однако за эти дни случилось нечто странное. У заложников возникла своего рода привязанность к тем, кто их удерживал.
На второй день они уже называли друг друга по именам; Ульссон накинул на плечи замерзшей Кристин Энмарк свитер и подарил на память патрон из своего пистолета. Свен Сефтстрём, единственный мужчина среди заложников, позднее вспоминал: «Когда Ульссон относился к нам по-доброму, он казался нам заменой Бога». Покидая хранилище, где провели 130 часов, заложники и преступники обнимались, а Кристин Энмарк, которую увозили на каталке скорой помощи, крикнула Улофссону: «Кларк, скоро увидимся!»
Полицейские были в замешательстве. Сами освобожденные заложники тоже понимали, что происходит что-то не то. Одна из жертв спрашивала психиатра: «Что со мной не так? Почему я не испытываю к ним ненависти?» Криминалист Нильс Бейерот, анализировавший ситуацию, даже ввел для описания этого явления специальный термин, дошедший до нас как «стокгольмский синдром».
Механизм психологической защиты, лежащий в его основе, был описан еще в 1936 году психоаналитиком Анной Фрейд, дочерью Зигмунда Фрейда. Она назвала его «идентификацией с агрессором»: жертва агрессии, пытаясь спастись, встает на позицию агрессора и начинает смотреть на ситуацию его глазами. Строго говоря, это нормальная реакция человеческой психики на экстремальную ситуацию.
Речь вовсе не только о захвате заложников. Ту же реакцию демонстрируют жертвы домашнего насилия, в том числе дети. Понять ее извне почти невозможно. Со стороны кажется нелепостью, что жертва ничего не предпринимает, чтобы спастись. Где ее инстинкт самосохранения? Как ни парадоксально, именно он и заставляет человека принимать сторону агрессора.
Все мы запрограммированы природой на одно – выжить, любой ценой выжить. Цена эта подчас бывает чудовищна.
Помню рассказ судьи, пытавшегося убедить женщину, не в первый раз избитую мужем, не забирать заявление. «Он же истязает вас, он над вами издевается! Он вам передние зубы выбил!» – в какой-то момент, потеряв терпение, воскликнул судья. «Да там и зубы-то были», – махнула рукой женщина. Заявление она все-таки забрала, чем закончилась та история, не знаю.
Через полгода после захвата заложников в стокгольмском банке террористы из так называемой Симбионистской армии освобождения похитили двадцатилетнюю Патти (Патрисию) Хёрст, внучку медиамагната и миллиардера. После того, как семья Хёрст частично выполнила требования похитителей, те обнародовали запись обращения Патрисии. Она заявила, что отказывается возвращаться в семью и выбирает «остаться с новыми друзьями и бороться за мир».
В составе боевой группы САО Патти Хёрст грабила банки, угоняла машины и захватывала заложников. После ареста она рассказала о насилии над собой и о том, что вступила в СОА под угрозой убийства, но приговор за ограбление банка не оспаривала, несмотря на усилия адвокатов представить ее жертвой похищения и посттравматического расстройства.
Патти Хёрст приговорили к семи годам тюремного заключения. Она отсидела 22 месяца и была освобождена досрочно, а в 2001 году – полностью помилована указом президента Клинтона. Случилось бы это, принадлежи она к другой, менее влиятельной семье, остается только гадать.
Сегодня историю Патти Хёрст принято приводить в качестве классического примера стокгольмского синдрома. Во всяком случае, именно после суда над ней этот термин стал широко употребляться вне специальной литературы.
Нам, живущим в эпоху популярной психологии, он знаком по умолчанию. Мы вообще довольно легко оперируем штампами, заимствованными из того, что некогда было языком профессионалов, а сейчас разошлось по глянцевым журналам и интернет-статьям: проекции, пассивная агрессия, треугольник Карпмана, нарциссизм, токсичные отношения и т. д.
Стремление человека эпохи юзабилити и интуитивно понятных интерфейсов свести все многообразие людских взаимоотношений и поступков к простым схемам, к базовому набору ответов на все вопросы, вполне понятно. Любой грамотный психолог скажет, что это невозможно.
Стокгольмский синдром не числится ни в одной классификации психических расстройств и заболеваний. Более того, специалисты ФБР, рассмотревшие более 1200 случаев захвата и удержания заложников в изолированном помещении, обнаружили признаки стокгольмского синдрома лишь у 8% заложников.
Однако специалисты единодушны в том, что в случае захвата заложников переговорщики должны прилагать все усилия, чтобы между захваченными и преступниками установилась эмоциональная связь: это повышает шансы заложников на выживание. Убить того, в ком видишь человека, куда труднее.
Вопрос в том, видим ли мы людей за превратившимися в клише терминами. Мы не задумываясь называем стокгольмским синдромом то, что нам кажется неправильной реакцией на насилие, и таким образом возлагаем часть ответственности на жертву.
Впрочем, именно это сорок пять лет назад попытался сделать Ян-Эрик Ульссон. «Мы сидели в подвале пять дней, в грязи, как скотина, – говорил он. – Это заложники виноваты: они не сопротивлялись, не пытались меня остановить. Я бы никогда ничего подобного не сотворил, если бы они мне не позволили».
Его освободили в 1980 году, он женился на одной из своих многочисленных поклонниц, навещавших его в тюрьме, и переехал в Таиланд. В 2009 году была издана его автобиография.
Разумеется, называется она «Стокгольмский синдром».
