Девять дней как воскрес Бабченко. Те сутки, что он был покойным, все казалось мерзко, но понятно.
Каждому, разумеется, понятным казалось свое. Одним – что это очередное преступление российского режима, другим – провокация украинских спецслужб, кто-то в отчаянии пытался то ли уверить самого себя, то ли окружающих, что могут быть и сугубо бытовые мотивы – редко доводилось слышать о найме профессиональных убийц из такого рода соображения, но и это бывает, хотя чаще в голливудском кино, чем в жизни.
Но в целом всем было «всё понятно». Девять дней спустя по воскресении непонятным стало уже практически все. Окончательно смятение в умы внесла публикация «расстрельного списка» от «частного фонда Путина». Этот документ вызывал ровно один вопрос – кто все эти люди?
«Убийство» Бабченко, в котором первоначально обвиняли Россию, «режим» и т.д., порождало изначально сомнение с точки зрения целесообразности, но последняя легко отметалась презумпцией «чистого зла».
Действительно, если научиться видеть «нынешний российский режим» как некое «зло само по себе», то совершение последнего не требует рациональных мотивов – «чистое зло» творит зло само по себе, даже себе во вред, оно свободно от прагматики как чистое искусство (что, кстати, позволяло бы в этой оптике рассматривать современную Россию как законченный эстетический объект и одновременно «художника», повинующегося «творческой логике» – а дальше легко продолжить в духе «романтической эстетики» и ее изводов, о самосжигающем себя «творце» и прочих фиоритурах духа).
Но все-таки подобная трактовка уж слишком радикальна для многих, ведь это равносильно тому, чтобы объявить Россию царством тьмы со своим князем, воссевшим на престоле. По счастию, в земной реальности чистое, беспримесное зло не встречается – более того, теологи спорят, возможно ли таковое в принципе – и большинство полагает, что даже сам Ад не лишен толики божественной любви, что уж говорить о местах, более близких к Небу.
А стоит нам исключить столь радикальную трактовку, то вновь со всей силой вставал вопрос прагматики – почему и чего ради?
Еще десять дней назад у основных противоборствующих сторон были два основных, простых и в целом понятных ответа на этот вопрос. Для одних либо «режим» стремился убить одних оппозиционных журналистов, чтобы запугать других – и, косвенно, тем самым запугать всех возможных противников, ведь если он готов уничтожать публичных фигур, рискуя большим скандалом, то человеку менее заметному тем более следует опасаться. Для других – СБУ или кто-либо еще стремились устроить провокации перед чемпионатом мира, дабы сорвать, навредить и т.п.
В этих логиках не было ничего принципиально несообразного – за исключением того, что такие объяснения оказывались универсально применимыми и тем самым ничего не объясняющими. Но для того, кто избрал свой предмет веры, в этом нет затруднения – напротив, способность одной простой схемой объяснить все оказывалась скорее преимуществом.
Казус Бабченко тем примечателен, что сломал все готовые объяснения. Поспешившие обвинить в убийстве Россию буквально несколько часов спустя обнаружили, что поторопились и убийства не было.
Впрочем, само по себе это не вынуждало отказываться от исходного объяснения, но последовавшее повествование о «списке 30», который затем успел существенно пополниться (хотя вроде бы «операция» готовилась давно и каким образом число потенциальных жертв успело так серьезно измениться на протяжении недели уже после завершения «операции», понять затруднительно) и все новые и новые попытки прокомментировать случившееся оставили в числе сторонников исходной версии лишь самых убежденных.
- В расстрельном списке «убийцы Бабченко» не оказалось Бабченко
- Откуда берется желание въехать в Москву на танке «Абрамс»
- Порошенко рассказал испанским СМИ о цели «убийства» Бабченко
Сторонники же «провокации СБУ» в комплекте с исходным объяснением оказывались вынуждены тут же утверждать полную некомпетентность и едва ли не опереточную глупость провокаторов – что, заметим попутно, в этой логике объяснения выглядит весьма неубедительно, ведь если твой враг столь глуп, то это весьма дурно характеризует и тебя самого.
Чуть отойдя от неожиданности, многие наблюдатели заговорили о потере или разрушении доверия, совершенного «делом Бабченко» – предумышленно или по неразумию, устроители этого действа эксплуатировали чувства публики. Но вряд ли всерьез можно говорить о «разрушении доверия» – не потому, чтобы оно сохранялось, а оттого, что уже сотню раз говорили о его разрушении.
Можно спросить о доверии хоть к отечественным, хоть к украинским властям – но можно вспомнить уже из голливудской продукции целую цепочку фильмов, построенных на убеждении, что власти не просто нельзя доверять в чем-то, а что ей невозможно доверять ни в чем: «все не то, чем кажется».
Убийство и последующее воскрешение Бабченко с последующими «разоблачениями» тем и скандально, что продемонстрировало эту невозможность доверять – ведь единственный имеющийся на данный момент внятный итог всего происшедшего заключается в том, что ничего непонятно и, что гораздо важнее, любые последующие объяснения так и останутся частными версиями – не важно, из чьих уст и в какой обстановке они будут произнесены.
Готовность объявить всю эту историю «глупостью», провалом и т.д. – даже если все именно так – выявляет, что государственные структуры, политики, журналисты и проч. действуют за пределами внятной прагматики.
Это не означает, что у случившегося нет своего вполне конкретного и более чем прагматичного смысла – это значит, что таковой не предложен в качестве «объяснения, в которое можно поверить».Подчеркну, речь не идет о действительном смысле действий, речь об официальной версии – то, на что вроде бы может рассчитывать публика, это уважение к ее здравому смыслу.
Следовательно, наблюдатель обречен доискиваться смыслов неявных, предполагать мотивы и основания, которые укрыты от внешнего взгляда – поскольку только там можно обнаружить некую рациональность. Он выталкивается к различным «теориям заговора», поскольку иной разумной альтернативы ему не предложено.
Государство предполагает рациональный, предсказуемый порядок. Эта внешняя рациональность может полагаться камуфлирующей другую, подлинную – но если нет первой, то тем самым не остается ничего, кроме частного поиска «истинных смыслов», понимания любых слов и действий как скрывающих нечто совершенно иное.
