Не знаю, как с таким обстоят дела в других галактиках, а в постсоветской России это стало уже обычаем. Чем-то вроде повторяющейся периодически преужасной баталии Петрушки Уксусова с Квартальным. Время от времени какое-нибудь должностное лицо или общественный деятель поднимает вопрос о безнравственных авторах, распространяющих вредные произведения с помощью безответственных информационных ресурсов. Иногда проигрывает Квартальный, на которого обращают внимание только с тем, чтобы позубоскалить. Порой достаётся Петрушке.
В последнее время блюстители нравственности борются с рэпом. Рэп как жанр и даже как социальное явление возник и поддерживается в маргинальной среде. Или хотя бы требует маски маргинала. Поэтому рэп, в котором нет ни экспрессивной лексики, ни разговора об асоциальном – скорее всего, стилизация или пародия. И большинство интересующихся рэпом (а среди таковых, я знаю, есть люди и за 50) слушают его именно ради экспрессии на грани социально неодобряемого.
С той же самой целью рэпом всё чаще интересуются инициаторы медийных скандалов «за нравственность» и против пропаганды криминала, сомнительной наживы, алкоголя, наркотиков, суицида и, разумеется, «нетоварищеского отношения к женщине». «Сегодня слушаешь хип-хоп, а завтра шмяк об стенку лоб!», «Сегодня ты читаешь рэп, а завтра сжёг колхозный хлеб!».
Шутки шутками, но нельзя сказать, чтобы все эти упрёки и опасения были беспочвенны. Уверять, будто бы тот или иной разряд культуры ничему плохому никого научить не может, а всё дело в семье, дружеском круге, школе, властях и т. п. – тоже форма ханжества. Совсем уж беспомощная культура плоха уже тем, что отвращает от любой культуры или, наоборот, подсаживает на дрянь (и сажает привыкшему интеллект).
Так, худшие образцы советской квазимассовой культуры, составлявшие немалую часть вала, по понятной причине вряд ли оказывались годной мерой в борьбе с хулиганством – они были слишком скучны, чтобы, к примеру, отвращать подростков от уличных компаний. Худшие же образцы культуры постсоветской с этой задачей скорее справляются, но превращают потребителей в овощи.
Экспрессивное же, разумеется, соблазнительно. Поэтому, допустим, нет ничего нелепо-тоталитарного в том, чтобы какие-то треки не приветствовались на мероприятиях для школьников, а композиции про «вещества» удалялись бы из интернета. Секс и насилие были всегда, от секса самого по себе редко кто умирает, против насилия имеется достаточно социальных предохранителей, а вот подростковый интерес к наркотикам – это зараза, от которой лучше защищаться карантином.
Однако разговоры на цензурную тему по-прежнему то и дело сужаются до темы нецензурной лексики. И суждения как пуристов, так и противников оных зачастую находятся на одном уровне зашоренной самоуверенности.
– Обсценные слова использовать нельзя! Их могут услышать дети!
– Неправда ваша, все классики их использовали только так! И я с детства использую.
Тут впору задать вопрос, ответ на который вроде бы совершенно ясен, однако проговаривается нечасто. Так почему же те или иные слова и выражения считались непристойными и ограничивались в употреблении ещё до того, как на Руси появились профессиональные пуристы?
Были, разумеется, любопытные исключения. Например, в XVIII веке в русской печати сокращалось до одной буквы слово «чорт», и вообще его употребление не приветствовалось. В этом случае причина была скорее мистической: «бес» – это слово церковное, евангельское, а «чорт» – языческое.
«Бес» – констатация факта человеком набожным, сознательным: «Се есть нечистый, остерегусь!».
«Чорт» – ругательство и даже призвание нечистого.
Но большинство непристойных слов издавна считались непристойными просто потому, что они, как правило, связаны с «заветной» половой сферой. Следовательно, они «распаляют любострастие» и вообще обнажают то, что на людях должно быть сокрыто. Хотя вот это «на людях» можно трактовать весьма различно: люди всегда будут по-разному воспринимать брань (как и упоминания о «проблеме пола»), и зависит это отнюдь не от одного воспитания, но и от каких-то психологических особенностей, вплоть до сексуального темперамента.
По той же причине в разной степени табуированы и слова, обозначающие сферу испражнений: она буквально расположена рядом с половой, и мысли об одной поневоле задевают другую. Более того, иные слова, достаточно приличные, будучи употреблены с половой экспрессией, приобретают обсценное значение. И поди объясни, почему использованное в переносном смысле наименование собаки мужского пола – просто резкий упрёк (постольку грубый, поскольку намекает на мужскую похотливость), наименование же собаки женского пола – ругательство, почти равноценное матерному.
Человек уже по самой своей физиологии склонен гневаться и испытывать переживания полового характера. Поэтому вообще не сквернословить большинство людей не может.
- Блогеры отреагировали на слова депутата о мате в рэпе
- Лоза назвал Лепса «помоечным бомжом» за исполнение матерной песни
- На Украине разрешили использование мата в искусстве
Даже если вообразить, что можно воспитать целую популяцию в стерильных условиях, где неоткуда будет взяться никакой культуре сквернословия, эти люди наверняка изобретут собственную брань. (Кстати, это интересная умозрительная тема не только для фантастического произведения, но даже для серьёзной работы на стыке социальной психологии и лингвистики).
И как во всём, что связано с половым поведением, ключевой вопрос в чувстве уместности и меры, соприкасающемся с границами нормы социальной и психической.
Как правило, взрослые в здоровой среде стараются не выражаться при детях, а дети – при взрослых. Мужчины стремятся воздерживаться от ругани при женщинах, а женщины – при мужчинах. В обычаях известны и другие условности, различавшиеся от местности и социального слоя. Это не ханжество и не наивность. Это древнее полубессознательное разграничение интимного.
Когда некто не может сдержаться от сквернословия в любой ситуации, в любом обществе, причина, скорее всего, в каком-то дефекте коммуникативного поведения и шире – психики. Причём дело может быть в социальной неразвитости («с детства другого не слыхал») или в повреждённости органической (копролагния, т.е. грязноязычие, может быть проявлением душевной болезни).
Но причина может лежать и в добровольной деградации: «Приучил себя браниться – вот и во рту нечисто стало». Например, зачастую начинают неудержимо сквернословить люди спивающиеся, в чём выражается и алкоголическая раздражительность, и бессознательная потеря самоконтроля, и осознанное снижение социальных требований к себе.
В общем, несдерживаемая матерщина сродни эксгибиционизму. Причём эксгибиционизму тем более гадкому, что сочетается, возможно, с половым бессилием.
Когда некто неудержимо выражается при собственных детях, особенно до их полового созревания или в самую раннюю и болезненную его пору, да ещё по их адресу и чтобы оскорбить – это мерзко, ибо противоестественно: в таком сквернословии есть нечто инцестуальное. При этом, если, например, между родителями и детьми-подростками достаточно доверительные отношения в том, что касается половой сферы, нет ничего противоестественного в «солёных словах», с чувством меры употребляемых родителем в виде ободряющей шутки или упрёка.
Но вот когда некая прогрессивно мыслящая гражданка возмущается, что на видеозаписи навала российского корабля на пулемётный украинский буксир отлично слышно, в каких выражениях российский командир отдаёт приказы, так и хочется ей сказать: «Это вы ещё не слышали, как брокеры во время торгов выражаются! А потом теми же руками деньги Свободного Мира пересчитывают!»
Впрочем, у Пантелеймона Романова был на эту тему рассказ «Технические слова». Кстати, написанный совершенно без непристойных слов. А вот, допустим, в пушкинском собрании сочинений фривольные места не помешает печатать с большим количеством букв и меньшим количеством точек, чтобы не заставлять читателей реконструировать оные в меру своей испорченности.Так что никакого ужаса по самой своей природе обсценная лексика вызывать не должна. Она, так же как секс или алкоголь, требует разумного и осторожного отношения. Чтобы не причинять неудобства тем, кто её не усваивает, и чтоб обделить самих себя.
Как справедливо подметил недавно мой добрый знакомый, биофизик и поэт Борис Режабек:
Обесценено, что было ценного.
Всё, что дорого – трын-трава.
Обесценены даже обсценные
Драгоценные наши слова!
