Понятно, что многие детали тех трагических событий стерлись из памяти. На поверхности обрывочные картинки – и ключевые моменты, и глубоко второстепенные.
Мой близкий друг и глава российского комсомола с неизменным мегафоном возводит баррикады на опустевшем за несколько дней до расстрела Белого дома Садовом кольце. Ветер носит обрывки каких-то тряпок и бумаг. Крепкие мужики деловито опрокидывают троллейбус и вокруг завалившейся набок железной коробки начинают строить линию обороны. Из окрестных дворов стаскивают невесть откуда взявшийся в таком количестве мусор: здесь и бревна, и каменные блоки, и вырванные с корнем рекламные щиты. За час баррикада достигает внушительных размеров.
«Откуда это в наших людях? – дивлюсь я про себя. – Казалось бы, революционные навыки за 70 лет должны были быть забыты, а они живы».
В местах, где собирается оппозиция, воздух гудит от злого и веселого возбуждения. Милиция периодически разгоняет толпы защитников парламента, свирепея раз от разу. Разбитые головы, порванная одежда, ходят разговоры о том, что какой-то женщине намеренно сломали ногу. Обстановка в первых числах октября уже наэлектризована настолько, что, кажется, проведи рукой по волосам, посыплются искры.
Утром 3 октября начинают собираться демонстранты. За короткое время здесь уже многие тысячи человек. Над толпою реют красные флаги. Впервые в ельцинской России противники новой власти обрели силу и голос, впервые они в таком количестве вышли на улицы.
Здесь не только коммунисты из КПРФ и анпиловской РКРП, к протесту присоединились представители патриотического крыла. Я помню «белых» депутатов Виктора Аксючица и Илью Константинова, которые на митингах легко перехватывали мегафон из рук «красных» ораторов.
С Октябрьской площади гигантская масса людей выдвигается по Садовому в направлении Белого дома. Первая линия оцепления, выставленная на мосту через Москву-реку – «Уралы» и цепь из сотрудников ОМОНа – снесена в считанные секунды. На месте прорыва каски и щиты, которые тут же подбирают и примеривают на себя демонстранты. Дальше путь свободен – вплоть до здания парламента.
Мне и в предыдущие дни все происходящее казалось диким, совершенно не вяжущимся с тем, что носило торжественное название «демократические реформы». Одна из сторон политического конфликта решила, что мирные средства разрешения кризиса исчерпаны (хотя это было далеко не так) и применила насилие, очень быстро дойдя до его крайних форм.
Кровь на улицах столицы казалась чем-то немыслимым в новые времена, когда и власть, и общество вроде бы сошлись на том, что могут существовать разные, в том числе взаимоисключающие, точки зрения на порядок вещей. И вот это право отменяется прямо на наших глазах, а либеральная интеллигенция плещет в ладоши, повторяя: «Раздавить гадину!»
Уже совсем рядом с Белым домом в воздухе раздаются сухие, громкие щелчки. По толпе, заполнившей Садовое от края до края, сколько хватает глаз, начинают стрелять из свечки бывшего СЭВ, ныне московской мэрии. Я видел несколько упавших людей, были они убиты или только ранены, так до сих пор и не знаю. Часть демонстрантов под пулями бежит к парламенту, и там объявивший себя исполняющим обязанности президента Александр Руцкой прямо с балкона отдает приказание взять мэрию приступом.
Руководит захватом генерал Альберт Макашов, чьи люди выводят из здания и проводят сквозь оцепление людей в форме спецназа. Стреляли они. Оцепление необходимо, чтобы толпа не растерзала «правоохранителей».
- В чем единственное положительное последствие трагедии октября 1993-го
- Как группе спецназа «Вымпел» удалось арестовать Руцкого без единого выстрела
- Общественное мнение. Черный октябрь. 20 лет спустя
Потом по указанию того же Руцкого самые активные демонстранты, среди которых немало крепких, видавших виды мужиков, отправляются брать под контроль Останкино в автобусах и грузовиках, разобранных из последней линии оцепления.
Я забираюсь в поливальную машину, которую «отжал» какой-то молодой парень. По пути нас нагоняет БТР, броню которого облепили вооруженные спецназовцы. Они не предпринимают никаких попыток остановить колонну с мятежниками. «Они перешли на нашу сторону», – убежденно говорит парень, управляющий поливалкой.
У телецентра сгущается вечерний сумрак. Толпа гудит у входа, требуя, чтобы ее впустили. Многотонный «Урал» начинает пробивать стеклянный подъезд. Потом появляется мужик с гранатометом, прицеливается. В холле оглушительный взрыв. Несколько секунд тянется звенящая тишина, и вдруг толпу накрывает свинцовый дождь. Стреляют из верхних окон очередями из автоматов.
В мгновение ока площадь перед зданием заполняется мертвыми телами, ранеными, хрипящими от боли людьми. Я весь в крови – перепачкался, помогая оттаскивать в сторону получившего ранение человека.
Меня накрывает чувство горя и отчаяния. Я вообще не понимаю, как такое возможно – демократическая власть устраивает кровавое побоище в главном городе страны.
С места трагедии я еду в московское бюро «Радио Свобода*». Там рассказываю в эфире о том, что видел своими глазами. После эфира с трудом удерживаю себя от желания заехать в морду коллеге, который не просто считает, что Борис Ельцин все сделал правильно, но говорит об этом с нескрываемым восторгом.Думаю сейчас, что не надо было сдерживаться.
На следующий день я уже в каком-то оцепенении смотрю по телевизору, как танки бьют по Белому дому. Становится понятно, что власть уже перешла Рубикон и готова использовать оружие против собственных граждан, забыв о правах человека и прочих ценностях, которым она еще недавно присягала на верность.
Еще через пару дней я объявляю о своем увольнении с радио и уезжаю в Белоруссию к своему другу Игорю Малярову, который нашел там временное убежище.
* СМИ, включенное в реестр иностранных средств массовой информации, выполняющих функции иностранного агента