На днях информационные агентства сообщили новость: «Дипломаты спасли сову от ворон в центре Москвы». Драма развернулась прямо напротив окон первого корпуса МИДа – лесная гостья среди бела дня едва не пала жертвой стаи городских падальщиков.
Сова и глобус
Добрые подчиненные Марии Захаровой сняли сову с ветки, принесли в Департамент информации и печати, где свили ей гнездо из картонной коробки и вызвали специалистов из природоохраны.
«Сова почему-то не улетала, как будто ждала, что ей помогут. И ей помогли», – резюмировала официальный представитель МИД.
Эта история очень тронула меня. Ведь, казалось бы, дипломаты могли бы ограничиться выражением глубокой озабоченности или предложить пернатым перейти от конфронтации к транспарентному диалогу. Но нет, вместо этого они просто взяли и спасли сову.
После этого мне захотелось тоже сделать для МИДа что-нибудь хорошее. Например, совершенно безвозмездно помочь Марии Захаровой. А тут и повод подвернулся – министр иностранных дел Великобритании Борис Джонсон позволил себе сравнить нашу страну со Спартой!
Мария Владимировна уже дала отповедь этим наглым инсинуациям, но, на мой взгляд, арсенал аргументов можно было бы значительно расширить и углубить, что я и попробую сделать.
А пока начнем с начала. В четверг Борис Джонсон должен посетить Москву. В последнем номере еженедельника Sunday Times вышло большое эксклюзивное интервью главы внешнеполитического ведомства, в котором был охвачен широкий круг вопросов – от проблем с Брекситом до спасения бобров и 12-летнего образования для девочек.
Однако вся первая часть диалога ожидаемо посвящена России.
Что на самом деле сказал о России Борис Джонсон II
Тут нужно сделать небольшое отступление, о том, как вообще нужно относиться к тому, что говорит Борис Джонсон. Некоторый герменевтический опыт в этом вопросе у меня уже имеется, а потому позволю себе небольшую самоцитату: «политический стиль Бориса Джонсона: одновременно посылать разной аудитории разные сигналы, каждый из которых доходит до адресата».
Вот как об этом пишет беседовавший с министром известный британский журналист Тим Шипман: «Интервью Джонсона – это всегда упражнение в постмодернистском театре, где главный актер разбивает четвертую стену, чтобы напрямую обратиться к аудитории». Напомню, что в теории театра «четвертая стена» – это невидимая преграда, отделяющая сцену от зрительного зала.
Судя по бурной реакции, которую слова о Спарте встретили у российской аудитории, достучаться до нее Джонсону с блеском удалось.
Разговор о России начинается с того, что в результате «захвата части суверенной территории» Украины, дестабилизации на Западных Балканах и «кибервойны» против демократических институтов Запада отношения России и Британии еще никогда не были так враждебны со времен холодной войны.
После этой констатации Джонсон предается воспоминаниям.
Сперва он вспомнил о страхе ядерной войны, знакомом каждому, чье детство проходило в 60–80-х годах прошлого века. Затем, судя по последовательности изложения, Джонсон поделился юношескими впечатлениями от чтения Фукидида, и наконец, посетовал о несбывшихся иллюзиях молодости времен падения Берлинской стены.
А вот после этих сугубо личных переживаний Джонсона-студента следует наконец разговор по существу о том, с чем Джонсон-министр едет в Москву.
Конечно, он заверяет в непреклонности своего неприятия агрессивной внешнеполитической линии Кремля, но затем переходит к необходимости сотрудничества, на которое смотрит с оптимизмом:
«Вместе мы победили нацизм. Нам нужно снова сотрудничать, чтобы победить исламский терроризм».
И далее уже конкретнее о сирийском урегулировании:
«Нам нужно поговорить с Россией о том, как они видят эндшпиль в Сирии. Им удалось поддержать своего клиента Башара Асада у власти в Дамаске, но они не создали политического решения для Сирии. Мы будем настаивать на том, что очень трудно понять, как русские видят его, и посмотрим, как мы можем получить импульс движения вперед в этом вопросе».
По-моему, это максимальный уровень лояльности к России, который может себе позволить англосаксонский политик такого ранга. Тут и наша общая Победа, и уверенность в необходимости сотрудничества в борьбе с терроризмом, и признание того, что уход Асада больше не на повестке дня, и настойчивое желание понять, как же именно видит Россия послевоенное обустройство Сирии.
Но Сирия нам не интересна. Нам всем интересны юношеские переживания британского министра о Спарте. Ну что ж. «У Джонсона всегда есть место историческим аллюзиям», – комментирует этот пассаж Шипман. Давайте попробуем понять, на что же мог бы намекать британский министр.
This is SPARTA!!!!111
Итак, начнем с точной цитаты: «Я читал фукидидову историю Пелопоннесской войны. Для меня было очевидно, что Афины с их демократией, открытостью, культурой и цивилизацией являются аналогом Соединенных Штатов и Запада. Россия для меня была закрытой, противной, милитаристской и антидемократической – вроде Спарты».
Эпитет nasty, которым Джонсон удостоил Спарту-Россию, я специально перевел словом «противный», чтобы подчеркнуть инфантильность этой характеристики, ведь, напомню, Джонсон делится с нами юношескими переживаниями, а не результатами аналитического доклада.
Можно было бы, конечно, вслед за некоторыми российскими изданиями перевести это слово как «недоброжелательная», что было бы неоправданно мягко, или как «отвратительная», что предлагает первым же пунктом «Викисловарь». Но вот, например, словарь Merriam-Webster предлагает и такие значения: «трудная для понимания или ведения дел», «вызывающая психологическую тревогу», и наконец, просто «чрезвычайно опасная».
Однако не это определение смутило официального представителя российского МИДа. Мария Захарова считает само по себе сравнение некорректным, и вот почему:
«И дело даже не в том, что Россия никогда не была «воинственной страной», в отличие от тех же европейских государств. Суть противоречий Афин и Спарты – олигархия как основа устройства последней. Думаю, ничего более олигархического, чем Великобритания, представить себе невозможно. Как исторически британская монархия строилась на мощном олигархическом фундаменте, так и в наше время привлекает олигархический капитал, делая это весьма осознанно».
- Россия вмешивается в британские дела по всему миру
- Захарова ответила Джонсону на сравнение России со Спартой
- Александр Васильев: Что на самом деле сказал о России Борис Джонсон
Многих такой ответ наверняка смутил. Ведь в нашем представлении олигархия – это когда Березовский, Гусинский, Абрамович и Вексельберг вершат судьбы страны в своих интересах, что, согласитесь, мало напоминает царя Леонида и присных. Но не спешите удивляться. Формально Мария Захарова абсолютно права.
Предоставим слово Фукидиду: «Лакедемоняне пользовались гегемонией, не взимая дани со своих союзников, а заботясь только о том, чтобы, подобно им, и у союзников был олигархический строй управления. Афиняне, напротив, с течением времени отобрали у союзных с ними государств, за исключением хиосцев и лесбосцев, корабли и обложили всех союзников денежною данью» (Thuc., I, 19).
И в другом месте: «вся Эллада, можно сказать, была потрясена, потому что повсюду происходили раздоры между партиями демократической и олигархической, причем представители первой призывали афинян, представители второй – лакедемонян» (Thuc., III, 82, 1).
Вроде как все сходится, Фукидид противопоставляет демократические Афины олигархической Спарте, даже остров Лесбос присутствует, который Мария Захарова очень остроумно упоминает в конце своей реплики.
Однако Фукидид вкладывал в понятие «олигархия» вовсе не тот смысл, что мы с вами, и не имел в виду тот хищнический капитал, на котором базируется Британская империя.
Олигархия здесь понимается в своем непосредственном значении – как власть немногих, в противоположность власти большинства.
Власть, по представлениям древних греков, не была отчуждаема. В полисах, подобных Афинскому, равноправные граждане лишь делегировали регулярно переизбираемым должностным лицам ограниченные полномочия, но не власть как таковую.
Внутри слоя равноправных граждан не существовало каких-либо формальных сословных перегородок, все граждане имели равный перед законом статус и теоретически любой из них мог быть избран на руководящую должность.
В противоположность этому в Спарте, во-первых, сохранялась наследственная царская власть, во-вторых, важнейшие решения принимал совет 30 старейшин, куда входили представители аристократических родов, достигшие 60-летнего возраста.
При этом в Спарте существовали и должностные лица, избираемые всеми полноправными гражданами из собственного числа. Но именно за это спартанскую модель критиковал Аристотель: «в состав правительства попадают зачастую люди совсем бедные, которых... легко можно подкупить».
Таким образом, размышляя когда-то о сходстве Спарты с Россией и вспомнив сегодня об этих наивных размышлениях, Борис Джонсон никакой олигархический капитал в виду не имел.
«Спартанский миф» и «Чары Платона»
Дело здесь совсем в другом. Ключ к правильному ответу содержится в формулировках Джонсона. Он противопоставляет «открытость» Афин «закрытой» Спарте.
Только это никакой не Фукидид. Это Карл Поппер. «Открытое общество и его враги» – своего рода библия современного либерализма. Ну и, конечно же, это соотечественник Джонсона, знаменитый математик и философ Бертран Рассел, уделивший влиянию «спартанского мифа» отдельную главу в своей «Истории западной философии».
Я не буду утомлять читателя подробным пересказом философской критики Поппера и Рассела. Скажу лишь, что в максимально упрощенном виде их логика может быть сведена к следующему.
Насмотревшись на спартанское общество, древнегреческий философ Платон настолько им впечатлился, что по его образцу создал свою модель идеального государства. В свою очередь, эта модель настолько впечатлила Руссо, Маркса, Ницше, Адольфа Гитлера и Пол Пота, что они придумали тоталитаризм.
Что-то подобное Борис Джонсон и усвоил в молодые годы, вероятно, уже во время обучения в университете, и именно эта аллюзия читается за его сравнением России и Спарты.
Но для того, чтобы вслед за Марией Захаровой убедиться в глубокой ошибочности подобного сравнения, я предлагаю вам проделать такой мысленный исторический эксперимент.
В 420 году до нашей эры Спарта была наказана штрафом за вторжение своих войск в область Элиду во время Олимпиады. За нарушение священного перемирия спартанцам запретили целых двадцать лет появляться на Олимпийских играх начиная с 90-й олимпиады.
А нужно сказать, что спартанцы были очень активными участниками этих соревнований и уделяли большое внимание победам в них как фактору внешнеполитического престижа. С другой стороны, без их прославленных атлетов игры явно многое теряли.И вот давайте представим себе, что организаторы Игр решили выйти из положения – как и воинственную и противную Спарту наказать, и интереса к Олимпиаде не понизить.
На краю бездонного колодца, посреди двора скромного дворца спартанского царя специальный посол древнегреческого олимпийского комитета делает лакедемонянам предложение: их атлеты могут принять участие в играх, но как бы от самих себя, а во время бега со щитом буква Л, что значит «Лакедемон», красовавшаяся на экипировке спартанских гоплитов, должна быть аккуратно заклеена.
Как вы думаете, какой ответ дали бы лаконичные спартанцы?
Вот вам простое и понятное доказательство всей глубины заблуждений Бориса Джонсона. Нет, господин министр, вы можете смело ехать с посольством в Москву, здесь никто не станет бросать вас в бездонный колодец.
Но лично для меня в этой истории остается непроясненным только один вопрос: почему же симпатии МИДа столь откровенно на стороне Афин, что брошенное мимоходом сравнение Российской Федерации со Спартой было немедленно опровергнуто?
Вы знаете, у меня есть неожиданная версия.
Все дело в сове. В том особом расположении, которое питают к ней наши дипломаты. Сложно сказать, чем именно оно вызвано. Может быть, тем, что сова была символом Афин и чеканилась городом на монетах, а может, тем, что совы – птицы, спящие днем (ключевое слово «спящие»). Но, как бы то ни было, никогда не стоит забывать о том, что совы не то, чем они кажутся.
