Очень хочется всех сильно напугать, поэтому начну издалека и подберусь по-пластунски.
Онкотара – это мы все
Я вообще люблю ходить не по разлинованному улицами маршруту, а дворами и задворками, через старые арки, вечными тропинками на газонах, протоптанными вопреки соседнему асфальту, мимо всеми забытых и обреченно ржавеющих «жигулей».
Дворам все статусы покорны, поэтому и в элитных кварталах, и в спальных районах вам одинаково повезет: вы увидите дряхлеющие, но не сдающиеся полной разрухе пятиэтажки, где окна даже самых первых, вросших в землю этажей не всегда закованы в железные прутья, а на тропических подоконниках самозабвенно застят свет и окружающую действительность сочные алоэ, развесистая герань, ежистые кактусы и самые глянцевые на свете «обезьяньи деревья».
Между пятиэтажками там и здесь обязательно понатыканы ядовито-зеленые покосившиеся гаражи. И еще на маршруте по дворовым реликвиям вам непременно встретится хоть одна школа той классической пятиэтажной конструкции, где на четырех белоснежных колоннах центрального фасада буравят друг друга суровыми взглядами, слева – Пушкин и Толстой, справа – Горький и Маяковский.
В проулочках между школами и гаражами вы мельком заметите группки мальчишек и стайки девчoнок, зябко стягивающих плечи к ушам и пускающих в нависшие над ними небеса струйки грязно-серого табачного дыма.
Они курят старательно, с чисто юношеской аффектацией: глуповато и заносчиво улыбаясь, как бы предвкушая закономерное возмущение проходящих мимо людей старшего возраста и парируя все возможные замечания гордой позой «Не ваше дело, сами с усами!».
Вечная и незыблемая картина, знакомая даже тем, кто сам, во времена собственной бестолковой юности, так никогда и не нюхнул адреналинa быть застуканным с ранней сигаретой внезапно выскочившим неизвестно откуда завучем или случайно проходящей мимо соседкой.
#{smallinfographicright=345940}Наша школьная уборщица Марфа гоняла наших школьных дымо-аспирантов из нашего пришкольного закутка мокрой тряпкой, при молчаливой поддержке директора и родителей.
Еще одна, вполне себе институтская безымянная уборщица, тоже не стеснялась студенческого статуса курильщиков и тоже била именно мокрой тряпкой прямо по головам, даже девиц, и даже через закрытые дверцы туалетов (сверху!), куда в панике бросалась и где запиралась на щеколду внезапно обнаруженная ею курящая компания.
Должна с прискорбием уточнить, для всех правозащитствующих и левоювенальствующих, что если в то чудесное время я, как все (стряхивая неприятные брызги с собственной непутевой головы...), громко возмущалась поведением подобных уборщиц, то сегодня я искренне считаю, что «их нравы» и даже их методы вполне соответствовали именно той превентивной мере, которой мы заслуживали, но, конечно же, не оценили вовремя...
Вглядитесь, вон они, эти районные, городские, пригородные, да что там – вселенские мальчонки и девчонки (они повсюду одинаковы) – стоят и курят (или сидят и курят, или идут и курят), на закоулочных сквозняках, под редкими неодобрительными взглядами и почти полным всеобщим равнодушием: а что делать, когда запретить все равно нельзя, ведь будут и через запрет, будут и будут. Такова жизнь.
Какова жизнь, они, конечно, не знают. И даже не все из них через тридцать–сорок лет узнают до конца.
Некоторые из проходящих мимо людей, лет на тридцать–сорок старше, при виде самозабвенно никотинящей юности опускают или отводят глаза. Юность не замечает и ни сном ни духом не ведает, что там для нее уготовано и уже маячит – дальше, за гаражами, за поворотом, по натоптанной тропинке, через газон.
Там, дальше, за поворотом, после помоек и универсама, солидное сооружение из мрачного кирпича. Много этажей. Много людей входят и выходят. Жизнь бурлит и вроде бы закипает, но как-то не бьет ключом, а скорее втекает и вытекает из тяжелых дверей волнами густого и тягучего напряжения. Оно чувствуется даже на взгляд. От него холодеют пальцы, сушит горло и воспаляются глаза.
Это онкологический диспансер. Или центр. Или клиника. Или больница. Одним словом – пункт. По приему. Онкотары. Онкотара – это мы все. И те, кто уже несет, и те, кто еще только удобряет почву способствующими развитию недуга компонентами.
Разумеется, не только никотином, набитой дурью пищей из пластиковых упаковок и траванутым гадостью питьем из железных банок. Не только просиженными перед излучением мониторов штанами и одряблевшими от лени мышцами. Не только вдыханием сильно загазованного воздуха и выдыханием чрезмерных алкогольных паров.
Есть многое на свете, друг Горацио, о чем не знают даже высочайшей квалификации специалисты, что без эмоций констатируют патологоанатомы и о чем вовремя не беспокоятся курящие возле гаражей...
Всмотритесь, вот и они сегодня доползают до мрачного кирпича – те самые бывшие мальчонки и девчонки, погpузневшие, погрустневшие, полысевшие, обрюзгшие и заплывшие, с обреченно усталым взглядом и удрученно обвисшими плечами.
Вот они бредут, одни уже затаренные, другие – на пороге, третьих минует чаша сия, но и с ними не станет яснее, почему один, а не другой, тот, но не этот, кто вовремя спохватился, a кто так и не понял, до самого конца.
Изменилось бы для них хоть что-нибудь, если бы там, в пришкольных закоулках, они могли бы вовремя поверить, что не все случается только с другими, что все «под тарой» ходим, что кого-то авось пронесет, а кому-то небось не проскочить. Hо что особый приоритет – тем, кто усерднее удобряет необходимыми развитию недуга компонентами и дольше всех не желает меняться, в чем-то себя ограничивая?..
Один очень старый и очень мудрый доктор, жизнь положивший на вытравливание онкологии из самых разных и самых обычных людей, как-то признался, что, будь его воля, он школьников старших классов водил бы на экскурсии. Не в планетарии и не в музеи. В реанимационные отделения онкологических больниц, а также в хосписы.
Показывал бы, как выглядит заядлый курильщик с последней стадией рака легких. Какой внешний эффект у рака губы, у рака груди, печени, кишечника, и еще многое, многое другое. Молодежь ведь более всего чувствительна именно к внешним эффектам. Объяснял бы спокойно и наглядно. Ни к чему бы не призывал, но кое-что советовал.
Если бы хоть кому-нибудь запало и забрезжило сознание, что с самого начала не стоит так вальяжно заигрывать с опасностью, а вероятность беды усугублять регулярной провокацией, – такая ужасающая профилактика оправдала бы себя полностью.
Не согласны? Не страшно, если не согласны. Страшно другое.
То самое мрачно-кирпичное здание, третий этаж, 48-й кабинет, консультация у онколога. В очереди совсем пожилые и очень молодые женщины. Совсем пожилые, по традиционной общительности, через пять минут ожидания душевно знакомятся и щедро делятся подробностями собственных несчастий.
Совсем молодые рассеянно слушают и молчат, стараясь не встречаться глазами с беседующими и не дать себя вовлечь в общую дискуссию, всем своим видом показывая, что откровенничать не намерены.
Бодрого вида очень недовольная старушка-мама громким голосом, без малейшего стеснения, раздраженно отчитывает лысеющего сына лет пятидесяти, приведшего ее на консультацию: что это за бумаги он взял, а чего вдруг да позабыл, и почему вот эти в пластиковом пакете, а не в конверте, и где те анализы, про которые говорил идиот в белом колпаке, и зачем ей вообще все это, когда одного диабета достаточно. Сын наливается краской, молчит, опустив глаза и глухо ненавидя всех присутствующих свидетелей.
Старушка недослышит, поэтому говорит громко, и очень рассержена, поэтому делает это нарочно, чтоб сыну стало еще стыднее – оптом, за все, что было, есть и будет. Через пять минут они оба уже в кабинете, и вся притихшая очередь четко слышит, как врач и сестра наперебой объясняют старушке с сыном, что у них все в порядке: онкологии нет, есть другие проблемы, которые следует подлечить и забыть, но онкологии нет. Нет онкологии!
Очередь вдыхает больничное напряжение и смотрит на широко рaскрывшуюся дверь, откуда старушка с сыном выходят – усталые и недовольные. Недовольные. Недовольные... Старушка пуще прежнего честит лысеющего сына за то, что притащил ее сюда, на совершенно бесполезную консультацию: таблеток не дали, ничего не назначили, идите, говорят, с миром, вы здоровы, здоровы вы...
Сыну стыдно перед присутствующими, обидно за потраченные усилия и непонятно, куда ее теперь.Ни у одного из них не чувствуется ни малейшего облегчения от только что подаренной судьбой простой радости: живите дальше, у вас нет онкологии.
Очередь молча провожает их обоих и утыкается взглядом в блистающий скучной чистотой серый линолеум.
– Мухоморы, – неожиданно четко говорит худенькая женщина лет шестидесяти, с очень светлыми прозрачными глазами.
Все вздрагивают и недоуменно поворачиваются к ней.
– У нас в доме семнадцать человек перемерло, – спокойно продолжает женщина, – пока не присоветовали: только мухоморы!
Совсем молоденькая девушка, лет восемнадцати, не выдерживает:
– Простите, какие мухоморы?...
– Шляпки, шляпки! – охотно объясняет женщина с прозрачными глазами. – Срезаете шляпки, заливаете чистым спиртом – и на двадцать дней в темноту! В шкаф, в погреб, куда угодно, но чтоб в темноту. Через двадцать дней – одну каплю, на следующий день – две, потом – три, и так – до двадцати, и обратно – снижаете, по одной. Как все выпьете – опухоль замрет и исчезнет! Проверено, точно, действует! У меня вот уже две недели настаивается, я жду...
Девушка в смятении смотрит на нее, потом на окружающих. Все молчат. Дама у окна провожает взглядом уходящих старушку с сыном, качает головой, говорит негромко, совсем не зло, но как-то тоскливо-обреченно:
– Ползут... И ведь недовольны еще! Многие уже и не ползают, лежат, не поднимаются. А эти ползут, здоровые, и недовольны...
У совсем молоденькой девушки в глазах бегущая строка: «Страшно...»
А вам?
