Ехать на войну на ночь глядя, на метро, конечно, не хотелось. Я был обычный домашний мальчик, «маменькин сынок» из спального района Москвы, привыкший к комфорту, и ехать вечером 3 октября 1993 года в центр города желания не было. Только что погас, точнее посерел экран российского телевидения, на беззвучном фоне появилась надпись о том, что вещание прервано ворвавшейся в здание телецентра вооруженной толпой. Но долг службы требовал, и я позвонил своему шефу – редактору отдела Вадику. Спросил, не надо ли ехать к Белому дому.
Мы галантно пропустили девушек вперед и следом поскакали по ступенькам. Чтобы добраться в бомбоубежище в типографии, надо было еще перебежать двор. С улицы, хоть и редко, слышались выстрелы
Я ж все-таки был парламентский репортер газеты «Московский комсомолец» и обязан был в такие моменты работать в парламенте. Что бы там ни творилось. Но Вадик мрачным тоном сказал, что там наши люди есть. И дал мне другое задание – «отследить штурм Кремля». «Дожили! – подумал я. – Какие задания теперь раздают»...
Я стал одеваться. У жены тоже особого желания расставаться в тот вечер не было. Через месяц ей предстояло родить нашего первого сына. Но я ее заверил, что все обойдется, да, по правде, я все равно в это железобетонно верил. Надел свою лучшую кожаную куртку и поехал к Кремлю на метро.
Рваная «рана»
Улицы по обеим сторонам ГУМа уже были перегорожены баррикадами, правда, несерьезными – из мусорных баков, палок, арматуры, мебели. Перелезая через одну из них, я тут же порвал любимую куртку. За баррикадами стояли редкие энтузиасты, сторонники Ельцина, вооруженные дубинками и арматурой. Большинство были в приподнятом, радостно возбужденном настроении. Красная площадь оказалась пуста. Шаги гулко отдавались по мостовой, казалось, будто ты внутри огромного зала, кинопавильона. Первые официальные люди встретились мне только у Спасской башни, там стояла группа из мужчин в костюмах-галстуках и один даже с портфелем в руках. В одном я узнал депутата Верховного Совета – сторонника Ельцина. Они тихо переговаривались. Ворота в башню были раскрыты, и в спину чиновникам светили прожектора, так что сходство с декорациями для съемок фильма усиливалось. «Потрясающе!» – думал. Ельцин – главком огромной армии, типа даже владеющей ядерным оружием, а защитить его было некому. Может, внутри и таился Кремлевский полк плюс люди Коржакова, но снаружи было пусто и тихо. Толпы сторонников Руцкого явно не спешили сюда, хотя на грузовиках им от Белого дома было четверть часа езды. Как я уже потом понял, наиболее боеспособная их часть увязла в Останкино. На Спасской башне опять пробили куранты.
До того как отрубили телевидение, я сам видел, как Хасбулатов с трибуны Белого дома (официально он еще назывался Домом Советов) велел «идти на штурм Кремля». Правда, у меня росло предчувствие, что ничего тут уже не случится. Впрочем, в тот момент еще ничего не было решено.
Позднее мой приятель, омоновец, рассказал мне, что его тем вечером вызвали на работу из дому, а когда он прибыл, то застал настоящую панику. Офицеры жгли бумаги – в первую очередь, все упоминания домашних адресов личного состава. В тот момент они были уверены, что победит Руцкой.
Взгляд Александра Абдулова
Я ждал. Никто не появлялся... Я предполагал, что никакой особой военной хитрости не будет – боевики если и подъедут, то попросту, по Кутузовскому, и начнут ломиться через Кутафью и Боровицкую башни, встретят там отпор и начнут обтекать Кремль. Справа – набережная Москвы-реки и глухая стена, там делать нечего. Значит, обходить они начнут слева – и тогда завалятся на Красную площадь. Тогда я рассчитывал укрыться в переулках за ГУМом и оттуда уже «отслеживать», как велел редактор. Это было бы самое удобное место. На Манежной, например, площади прятаться было бы негде...
Прождал, может, с час, зазяб. Вероятность штурма падала, и я решил пока подежурить дальше в редакции «Эха Москвы», которая так и была напротив ГУМа на Никольской. Там царила суета, гремели через динамики сводки новостей, кипятились чайники, табачный дым стоял коромыслом. По комнатам ходил актер Александр Абдулов, только что выступавший в эфире. Взгляд у него был тревожный.
В ту пору я вел дневник. И поскольку делать было нечего, я в 23.48 сел и записал, что творится в редакции «Эха» и что через полчаса я собираюсь идти пешком по Тверской.
Незадолго до этого по комнатам пробежали радостные новостники с сигаретами в зубах, которые громко говорили: «Отбили Останкино! Отбили!» Теперь уже мне стало ясно, что Кремлю уже ничего не будет, инициативу Руцкой упустил. Теперь жертвой будет он сам, и с утра штурму подвергнется уже Белый дом. Правда, по коридорам еще ходили разговоры, что на Москву якобы движутся десантники, верные Руцкому, но в них уже не верилось.
Я пошел к Моссовету, куда Гайдар чуть ранее по телевидению, возобновившему работу, позвал сторонников Ельцина. У памятника Юрию Долгорукому шел ночной митинг, почти в темноте – при слабом свете костров и тогдашних уличных фонарей. Ораторы говорили через матюгальники. Атмосфера, как и в редакции, была приподнятой.
Я двинулся дальше – по бульварам, мимо ТАССа, по Кутузовскому я добрел до Белого дома. Окна на первых этажах в соседнем здании мэрии были разбиты. Накануне днем его захватили боевики, и я рассчитывал застать их там. Но вместо них в темноте через оконные проемы увидел, как бесшумно, словно в черно-белом фильме, там передвигаются явно профессиональные военные – в бронежилетах и огромных касках.
- Сергей Станкевич: На штурм Белого дома отводилось 40 минут
- Сергей Станкевич: Ельцин обладал мощным инстинктом власти
- Петр Акопов: Благими августовскими намерениями
- 20 лет назад россиянам стали выдавать ваучеры
- Рожденные в СССР должны получать доходы от госсобственности
- Наина Ельцина призвала Далю Грибаускайте "беречь Литву"
- Илья Константинов: Осенью 1991 шансы на сохранение СССР были
Огонь без разговоров
Обойдя мэрию, я осторожно, не без опаски приблизился к Белому дому. Неподалеку от Горбатого моста – это в районе 20-го подъезда – стояла толпа. Нынешней высокой ограды вокруг Белого дома тогда не было. Получалось, что между военными и боевиками было несколько сотен метров, но друг друга они в тот момент даже не боялись. «На что они надеются, – подумал я. – Почему не бегут? Даже не прячутся? Может, у них план какой-то есть».
Подходить ближе я поостерегся – с начала переворота я уже был в Белом доме, в самую первую ночь 21–22 сентября. Я даже в упор, с двух метров, видел Руцкого, когда он в зале президиума Верховного Совета принял присягу в качестве и. о. президента России. Нас пустили к самой трибуне. Я смотрел и пытался тогда понять, насколько он уверен в себе. Руцкой не смотрел на журналистов, непрерывно щелкавших фотоаппаратами. Время от времени поднимая голову и глядя куда-то мимо нас, в пустоту, он своим громким, красивым басом, шевеля темными усами, читал по бумажке о том, что вступил в полномочия и теперь требует ото всех силовых структур, от армии и МВД, выполнять только свои приказы...
Голос у него был хорошо поставлен, видимо, по армейской привычке. Но мне казалось, что внутри он растерян, не знает, что будет дальше и куда ему дальше двигаться, или, как говорят, военные, «выдвигаться». Так оно и случилось, войска под его командование так и не перешли...
А за четыре дня до роковой этой ночи – 1 октября – я снова пытался войти в Белый дом. Но тут уже меня не пустили. Моя парламентская аккредитация на появившихся вокруг здания боевиков не подействовала. Вернее, подействовала наоборот – меня взяли под руки и вывели обратно до оцепления. Наш главный редактор Павел Гусев даже захлопотал было, чтобы выправить мне подложное удостоверение от другой газеты. Но я отказался – побоялся, что внутри Белого дома аппаратчики все равно узнают в лицо и накостыляют. Но это было еще «до войны». Теперь же, сунься я «на место своей работы», накостыляли бы точно и сразу...
В общем, я пешком вернулся на «Эхо» и подремал там, наверно, с часик, сидя прямо на стуле. В пять утра, когда открылось метро, я снова туда поехал. Все были уверены, что с рассветом начнется осада. Так и вышло. Я вышел из метро «Баррикадная» и не успел перейти дорогу, как со стороны Садового кольца передо мной промчались два БТРа. Они громыхали по булыжной мостовой, оставляя за собой сизое облако дыма. Из люка одного из них торчал какой-то военный.
Позже я слышал разговоры, будто на первых БТРах приехали какие-то штатские. Чуть ли не израильские «бейтаровцы». Не знаю, кто там был внутри, не видел. Но тот, что торчал из люка, был в обычной армейской защитной «телаге» болотного цвета. На светофоре у зоопарка БТР резко поворотили налево – встречного потока вообще не было, кажется, одни бежевые «Жигули». Но они деликатно притормозили, и, огибая высотку, бронетранспортеры по Конюшковской улице погнали к Белому дому. Я успел только перейти Баррикадную, как издалека уже загремела пальба.
Я обогнул высотку и спрятался за парапет, обращенный к солнцу и Белому дому. Как я понял, БТРы с ходу, без разговоров и ультиматумов ударили по окнам. Потом уже я узнал, что они расстреляли и палатки на газоне возле стадиона, где доверчиво спали партизаны.
#{interviewpolit}«А теперь Ельцин должен уйти»
Почему эти люди остались снаружи, а не ушли спать в здание, для меня загадка. Похоже, они стали первыми жертвами штурма. Подобраться поближе не хотелось. Кто знает, Конюшковская улица – не лучшее место, чтобы прятаться. Она голая – с одной стороны забор американского посольства, с другой – забор стадиона. Простреливается полностью.
Я присел за парапет, чтобы не быть мишенью для ответного огня каких-нибудь баркашовцев. Вставало яркое роскошное солнце. Неподалеку сидел другой мужик и тоже пялился на Белый дом. Впрочем, отсюда ничего не было видно. Только слышно. За спиной я вдруг услышал шуршание листьев по мостовой. Сзади медленно шел дворник, недовольно поглядывая на Белый дом, и мел. В отличие от нас, он о шальных пулях вообще не думал.
Даже стало скучно. Я сделал большой крюк – через Садовое кольцо, с другой стороны американского посольства, дошел до углового дома на Смоленской набережной – того, что напротив Белого дома, и оттуда посмотрел на его фасад.
Пальба гремела. Но Дом Советов, так он еще назывался тогда, последний, кстати, день, был еще целый и невредимый, без гари, белый, сияющий на утреннем солнце, зевак было еще мало вокруг. Было утро понедельника, наверно, восемь утра. Я понимал, что в случае победы Руцкого нам, редакции «МК», не поздоровилось бы, но в те минуты, помню, я подумал, что и Ельцин теперь, если он честный политик, просто обязан уйти, раз он довел дело до гражданской войны в центре столицы.
Я пошел на работу – к соседней станции метро «Улица Пятого года». От Белого дома до редакции «МК» до сих пор – меньше 20 минут ходьбы. По пути на безлюдной Дружинниковской улице я увидел Тараса – однокашника по журфаку, работавшего на московском телеканале, в программе, кажется, «Времечко». Похоже, он Ельцина не поддерживал. Потому что по бокам его поддерживали два омоновца, они буквально волокли его по мостовой. Он крыл их матом и, похоже, был не сильно трезв.
И нам перепало
Зато в уже открывшейся редакции «МК» царила праздничная атмосфера, мы взялись готовить номер. Что-то я писал, уже не помню. Вдали гремела канонада. Погода была прекрасная.
Все изменилось часа в четыре дня. Внезапно по нашим окнам ударила очередь. Потом еще одна. Вот как описывал это происшествие 6 октября «Коммерсантъ».
Журналистам пришлось лечь на пол
Сразу после сдачи Белого дома группы мятежников, продолжавших боевые действия, стали пытаться пробиться через кордоны милиции и внутренних войск из центра к окраинам города. Одна из таких групп предприняла попытку прорыва в районе станции метро «Улица 1905 года». Когда боевики из числа сторонников парламента попытались просочиться через Краснопресненский парк, в зоне обстрела оказалось здание издательско-полиграфического комплекса (ИПК) «Московская правда». Со стороны улицы 1905 года боевиками был открыт автоматный огонь по зданию. В результате в редакциях газет «Московская правда», «Московский комсомолец», «Вечерняя Москва» и «Подмосковные известия» были выбиты стекла.
Журналистам пришлось покинуть редакционные кабинеты и лечь на пол в коридорах. Некоторое время спустя преследовавшие мятежников из этой группы бойцы ОМОНа, пробравшись под огнем в здание, установили на крыше пулемет и открыли ответный огонь на поражение. Около 18.00 атака была отбита и бой переместился в сторону Звенигородского шоссе и Ваганьковского кладбища, где перестрелка продолжилась. Вскоре боевики были вынуждены отступить, бросив убитых и раненых.
Это, конечно, образец явного журналистского преувеличения. Никто в наше здание не врывался. Вряд ли боевики, бежавшие из Белого дома, даже думали в тот момент об этом. «МК» они ненавидели сильно, это факт. Но атаки не было, был только обстрел. Как я потом понял по дыркам от пуль в двойных стеклах на нашем фасаде, стреляли с двух точек.
Может, это вообще был одиночка. Просто выплеснул свою злость на нас. Но надо сказать, что палил парень, скорее всего, прицельно. Он попал по окнам кабинета главного редактора. Как раз по тому окну, за которым сидел обычно наш главный – Павел Гусев и рядом – по комнате его отдыха. Заодно он попал и по соседним окнам общей лестницы, прямо возле столовой на нашем 3-м этаже, где в ту секунду мог оказаться любой, в том числе даже и типографский работник.
Здание в советское время принадлежало МГК партии. Окна были толстые – наверно, не меньше сантиметра толщиной. Под типографией, кстати, было выстроено и полноценное бомбоубежище.
Как только ударили очереди по окнам, кто-то из девушек из рекламного отдела закричал «Они уже в здании!» Большинство из сотрудников действительно выбежали в коридор, где нет окон, и легли на пол. Так же, как я потом узнал, поступили и сотрудники других редакций над нами – вплоть до 6-го этажа. Там тоже появились дырки в толстых окнах... Окна, кстати, не разбились, вот качество!
Пробежка в бомбоубежище
Но лежать и ждать, придут сюда боевики разбираться с «Московским комсомольцем» или нет, я не стал. В тот момент неизвестно было, какие цели у тех, кто по нам стреляет, много ли их. Я решил, что надо действовать. Я засунул свою парламентскую аккредитацию в стол, чтобы, если что, не отличаться от других рядовых корреспондентов, и побежал в конец нашего редакционного коридора. Там в конце была дверь на пожарную лестницу, вечно запертая на хлипкий замок.
Вся редакция лежала. К двери, кроме меня, подбежали только две девушки-корреспондентки и еще один парень, только что устроившийся тогда в наш отдел политики Володя Руга (сейчас он – вице-президент Магнитогорского металлургического комбината, кому интересно). Я выбил тонкое стекло в двери локтем, отпер дверь. Мы галантно пропустили девушек вперед и следом поскакали по ступенькам. Чтобы добраться в бомбоубежища в типографии, надо было еще перебежать двор. С улицы, хоть и редко, слышались выстрелы.
Мы перебежали двор и уперлись в закрытые двери типографии. Я обернул кулак чем-то, наверно, курткой, и дал по стеклам первого этажа. Стекла были такие же, сантиметровые, как и на фасаде. Как ни странно, они посыпались с первого же удара. Но в другое время я бы ни за что их не смог бы разбить...
Мы опять галантно пропустили девушек вперед и забрались следом в типографию. В бомбоубежище уже набился народ, но еще всех впускали. Страх уже отступил, поскольку пальба стихла. Я подошел к окнам с другой стороны, выходившей на улицу Пятого года. Через дорогу, в парке за деревьями прятались солдаты в касках и камуфляже.
Типографские всерьез готовились ночевать в подвале, даже разбирали галеты, консервы и спальные мешки, лежавшие там на случай ядерной войны. Но мы вчетвером посидели там до темноты, успокоились и решили возвращаться на третий этаж. Поднимались мы уже обычным путем – по той самой лестнице, в окнах которой теперь остались пробоины. Долго стучали в железную дверь – охранники наши не хотели отпирать.
Оргия победы
Зато когда открыли, мы попали совсем в другой мир. В кабинетах, выходящих на улицу, свет не горел, поскольку еще боялись стрельбы. Тем не менее, редакция напоминала огромную дискотеку. Возле кабинета Павла Гусева в редакции тогда был маленький бар, прямо в уголке коридора. Так вот бар был не просто открыт – барменши делали кассу. Хотя, возможно, в тот вечер всё было бесплатно, не знаю. Народ гулял. Почти все были веселые и пьяные и радостно делились пережитыми эмоциями, и тем, что вообще все закончилось победой Ельцина.
Я узнал, что короткий обстрел обеспечил нам всероссийский, как щас бы сказали, пиар (тогда термин только-только появился и еще говорили полностью «паблик рилейшнз»). Когда все легли на пол, Гусев лежа стал звонить в агентства, на телевидение и на радио «Эхо Москвы». Что он говорил, не знаю.
Но когда я поздно вечером вернулся домой, жена мне пересказала, что ведущая российского ТВ Светлана Сорокина в пять часов тревожным голосом объявила на всю страну, что редакция «МК» подверглась нападению, что в здании идет бой. И сделав драматичную паузу, добавила: «Мы будем следить за судьбой популярной газеты». О том, что стреляли и по окнам соседних газет, она не упомянула.
Я сразу позвонил домой, чтобы успокоить своих, а затем включил «Эхо» и услышал продолжение того же бесплатного «пиара»: «Бой на улице Пятого года закончен. Здание редакции полностью взято под контроль правительственными войсками». В общем, за подписку на следующий 1994 год газете уже можно было не беспокоиться (кто не помнит, тогда главная подписка, а стало быть и тираж и доходы газет, определялись как раз осенью).
Большинство коллег, как и типографские, решили ночевать в редакции. Только один парень, уже не помню его имени, и шесть или семь девушек да я решили спокойно ехать по домам. Наше метро «Улица Пятого года» было закрыто, и мы в темноте, дворами дошли до «Беговой». По пути нас тормозили омоновцы, пугали, что, мол, вон на том здании еще прячется снайпер. Но мне уже не верилось в этот день ни во что страшное. И мы в приподнятом настроении дошли до метро и разъехались.
Когда я наутро вернулся на работу, то обнаружил сильно помятых, с зелеными лицами, но все еще веселых коллег и следы бурной попойки. Мне рассказали, что народ настолько перепился, что некоторые занялись прилюдно сексом, прямо на редакционных стульях. Коллектив-то был молодой...
