Ольга Андреева Ольга Андреева Почему на месте большой литературы обнаружилась дыра

Отменив попечение культуры, мы передали ее в руки собственных идеологических и геополитических противников. Неудивительно, что к началу СВО на месте «большой» русской литературы обнаружилась зияющая дыра.

13 комментариев
Дмитрий Губин Дмитрий Губин Что такое геноцид по-украински

Из всех национальных групп, находящихся на территории Украины, самоорганизовываться запрещено только русским. Им также отказано в праве попасть в список «коренных народов». Это и есть тот самый нацизм, ради искоренения которого и была начата российская спецоперация на Украине.

6 комментариев
Геворг Мирзаян Геворг Мирзаян Вопрос о смертной казни должен решаться на холодную голову

На первый взгляд, аргументы противников возвращения смертной казни выглядят бледно по отношению к справедливой ярости в отношении террористов, расстрелявших мирных людей в «Крокусе».

17 комментариев
12 ноября 2010, 22:11 • Культура

Граф говорит: люблю

«Последнее воскресение»: Лев Толстой больше не русский

Граф говорит: люблю
@ kinopoisk.ru

Tекст: Дмитрий Дабб

Развенчивать Толстого как икону и глыбу начал еще Хармс. Режиссер Хоффман продолжил процесс, но тактику выбрал другую – не юмор, любовь. Ту любовь, от которой до ненависти один шаг, и шаг этот давно пройден, и тяжелая рука графини Толстой толкает в сторону Астапово. Словом, на экранах «Последнее воскресение». И нам должно быть стыдно.

Главная ягода кинематографа, конечно же, клюква. Когда-то давно под её раскидистыми ветвями отдыхали и закусывали немецкие бароны Мюнхгаузен и фон дер Пшик, а теперь она словом, термином присутствует в каждой рецензии на фильмы типа «они о нас» (потому что даже если клюквы в картине нет, важно констатировать её отсутствие). При этом клюкву чаще предполагают, чем действительно находят, её чувствуют почти физически, ощущают «загадочной русской душой», а ощутив – переполняются скепсисом: коли обрядил ихний режиссер нашего героя в шапку-пирожок, то хороший фильм он снять, разумеется, не может.

Невозможный человек этот Хоффман, ведь тем самым он практически отрицает наличие у нас особого «духа». Намекает, гад, что березы растут повсюду

В плане предчувствий «Последнее воскресение» начинается крайне неудачно, провально начинается. Первые титры сообщат нам, что этот похрапывающий бородач – великий русский писатель, автор «Войны и мира»», он отрицает частную собственность и вообще – святой (по крайней мере, некоторые так считают). В следующей сцене некий резонер будет вощить усы, приписывать Толстому ненависть к сексу и снаряжать юного соратника в дорогу дальнюю – служить секретарем у почтенного старца. И вот уже мчится по просеке двойка с тем счастливцем, вот нездорово улыбается он кронам белых березок. Предпоследняя остановка – оплот толстовцев Телятинки, где крестьяне усердно постигают науку цигун в позе «журавлик». Последняя (кстати, оригинальное название ленты как раз «The Last Station») – «Ясная поляна», и тут уж скажите спасибо, что фильм продублировали: и «Telyatinki», и «Yasnaya Polyana», и архаичные русские отчества, и уменьшительно-ласкательные вроде «Lyovushka» хронически не даются даже Хелен Миррен – дочери российского аристократа, бежавшего от большевиков.

К тому моменту, когда графиня Софья Андреевна (Миррен) приманит графа Льва Николаевича (Пламмер) голой коленкой и квохтаньем курочки, а он ответит ей озорным петушком, ощущение лубка должно по идее достигнуть апогея, однако происходит строго обратное: как-то вдруг начинаешь понимать, что имеешь дело с очень качественной мелодрамой и – безусловно – лучшим фильмом о Льве Толстом. Благо не так уж много их и было.

Посему и первые минуты простительны. Увяз коготок, да птичка не пропала.

#{image=457219}Впрочем, возможны и другие реакции, зависит от трактовки. Например: «Если русский дворянин да вдруг петушком – это подрыв устоев, русофобия, хотя Толстой и сволочь – у Бердяева про то написано» (сие – державно-патриотическая трактовка). Или: «Пусть петушком, но где у него, у безбожника, роги?» (православная трактовка). А то и: «Петушком – это не совсем комильфо, это амикошонство, из либерального графа прощелыгу делать – не сметь!» (трактовка интеллигентская, пещерно-антибольшевистская). Есть еще трактовка коммунистическая – про «зеркало русской революции», где Л.Н. глыба глыбой, но про неё вообще лучше не вспоминать – страшно.

Словом, снимать фильм о дореволюционной России надо было не так. А как надо – хорошо известно. Салата из этих трех трактовок мы за последние двадцать лет накушались.

Надо было, чтобы все говорили «да-с» и «извольте-с». Чтоб половой между жарким и бланманже тащил «Цимлянское». Чтоб утопала в сирени белая беседочка – райский уголок, чтоб шалили в ней панычи, а мужичье заламывало шапки с молитовкой на колоколенку. Чтоб стонал под топорами черни вишневый сад, и чтоб смотрел на то потенциальный бомбист со звериною рожей. Чтоб инженю могла на французском, на рояле и на диване. Чтоб «ерофеич» со слезой, чтоб чиновник – с особыми поручениями, чтоб петушок на палочке красный, чтоб молочко в судке, чтоб гимназистки румяные, и чтобы всё за «Сибирскую корону».

Данный набор (в авторской пропорции) почти неизбежно включили бы в картину о дореволюционных временах те русские, которых намедни переписали. По крайней мере, исключений исчезающе мало, столь мало, что уже и неприлично искажать образ, в который мы все уверовали. Так что – где это всё? Где инженю, «ерофеич», беседочка, панычи, сиренька?

Где-где... У Толстого в бороде!

Американский британец Майкл Хоффман снял свое кино совсем не так. Снял тактично, аккуратно, с уважением к прообразу и родине прообраза, но – без ощущения ряженых, ярмарки и конфетной лавки. Просто люди, чувства, история. Жанр. Профессионализм. Мелодрама. В итоге «Последнее воскресение» хотя и не бриллиант, но неожиданная приятность в ряду киношных кошмаров и амуров, что все последние годы презентовали нам провинциальную Россию конца XIX начала XX века.

А в России, меж тем, неспокойно, неспокойно и в имении: Софья Андреевна, люто ненавидящая деревенщину и толстовские благоглупости, разыгрывает перед мужем театральные истерики, опасаясь, что права на свои литературные труды он завещает не семье, а «народу». Толстовцы пристроились тут же: попивают чай, на голубом глазу называя графа пророком и плетя интриги в пользу того же «народа». Наконец, сам писатель всё острее хочет от жизни самой малости – тишины и покоя. Но – аллегро, прэсто, прэстиссимо; он – на станцию Козлова Засека, она – топиться. Есть в графском парке черный пруд.

В основу ленты легло хотя и основанное на фактах, но всё-таки литературное произведение – роман Джея Парини, что позволило режиссеру кое-где погрешить против истины. Не сильно, впрочем, и перефразированное наблюдение одной блогерши касательно «Адмирала» актуально по-прежнему: «С середины фильма не покидало ощущение, что Толстой умрет в Астапово, так оно и вышло». Другой вопрос, что отсутствие интриги «Воскресению» совсем не вредит, напротив, позволяет сосредоточиться на главном – эмоциях. Строго говоря – это не исторический фильм, а история любви – любви двух немолодых и некрасивых людей, один из которых написал не только «Войну и мир», но и «Филиппка», то есть перешел в категорию образов, икон, архетипов, восковых фигур и Королей-Львов.

Но у Хоффмана Толстой как будто сам, добровольно отступает на второй план, там же, на втором плане заслуженный ветеран Пламмер получит номинацию на «Оскар». Т.е. великий русский писатель в фильме о великом русском писателе фигура второстепенная, но всё о`кей, ему там уютно, он там такой, какой нужно – добрый, чуть хитроватый, противоречивый. И человек, и человечище. Издали даже кажется, что он не запутался в мыслях, не перемудрил в своем учении, а действительно что-то такое имел в виду, точнее – всех в виду имел. Всё знал, всё предвидел. В частности, то, что, выражаясь словами Брыля из «Чародеев», «главное в жизни – любовь, молодой человек».

История последних дней хозяина «Ясной поляны» дана щенячьими глазами Валентина Булгакова (Джеймс МакЭвой) – секретаря и искреннего обожателя, в рот смотрящего. Ему одному (видимо, в силу молодости) и удается постичь толстову мудрость в полном объеме, со всеми её вывертами и противоречиями. Там с одной стороны – любовь (своя, искренняя), примат всего, с другой – «зеленая палочка» и всеобщее счастье. Но патентованные толстовцы любви не знают, они однобоки, примитивны и вообще – много врут. Тут Хоффман довольно тонко рифмует графа с божьим сыном в том смысле, что, как считал Толстой, Иисуса недопоняли и переврали недалекие люди, но столь же недалекие люди недопоняли и переврали потом самого Толстого. Заставили юношу – красивого, двадцатитрехлетнего беречь невинность по «Крейцеровой сонате» и дрожать с того руками, но выяснится вдруг, что Толстой и сам – толстовец неважный, может и комара убить, и татарочке пылкой залезть под юбку (Позднышева-то с себя писал, не забудем этого). Общение с Самим расставляет для парня приоритеты, они меняются местами буквально на глазах: любовь теперь – главное, так как реальна и осязаема, а благо народное – то материя замечательная, но расплывчатая. Очень кстати в Телятинках подвернется рыженькая субретка (из толстовцев, но вольнодумных, как сам Толстой), и тут уж девственности конец, и иди потом к Софье Андреевне в союз против длинноусых мракобесов – былых начальников. Ибо пожилые супруги, несмотря на все скандалы, действительно друг друга любят.

#{movie}О, как они любят – в запой, в труху, в черепки, но нежно – как Лёвин и Китти. Где споткнулся режиссер, там всё вытянула великая Хелен Миррен, получившая за роль графини все главные актерские номинации, но лишь одну награду – на Римском кинофестивале (потому что русская богомольная дворянка – это слишком круто и совсем неактуально). Пока 82-летний, но крепкий Толстой добродушно отшучивается в сторону врачей («Ну и что, что сердце? Что мне теперь – верхом не ездить?»), она бьет посуду, палит из револьвера, кошкой карабкается по балконам. Она нарушает главный принцип толстовцев («не гневайся») и гоняет коляску между имением и Телятинками, наблюдая, как крестьяне прут груз на себе (эксплуатировать животину, если по Толстому, грех, людей – нормально). Она предоставляет право зрителю самому решить, что сложнее – быть мужем стервы или женою гения. Как мантру в фильме твердят, цитируют классика –  «любить – благо, быть любимым – счастье», но ей и слова не нужны. «Ты молчишь, но я слышу тебя, Лёвушка», скажет она у кровати в Астапово голосом Галины Чигинской.

На пресс-показе женщины плакали. Потом курили и пудрились, готовясь слушать, как Хоффман рассуждает о любви (к русской литературе). Режиссер был краток, сопродюсер Андрон Кончаловский краток не был. Директор «Ясной поляны» и родственник Самого кивал головой и соглашался. Фильм, конечно, не наш, но мы всем довольны.

Довольны мы, ага.

Средней голливудской руки режиссер снимает на немецкие деньги картину с британскими и канадскими актерами. Кристофер Пламмер в бороде гуляет меж березок земли Саксония-Анхальт и на английском языке рассуждает о русском боге. Арийского происхождения бабы кутаются в платки. От России в проекте заняты родственники графа с добрыми советами, сопродюсер Андрон Кончаловский с функциями прокатчика и композитор Сергей Евтушенко. Таким образом, в производстве один композитор и занят. Это, впрочем, не помешало пробиться в картину шариковской балалайке – «Свее-еетит мее-еесяц, све-еетит ясный». Самую вымученную сцену в фильме, где дедушка Толстой, как дедушка Ленин, гладит по головке вставших в очередь телятинских детей (детей граф, как известно от Хармса, очень любил), это делает совсем невыносимой.

Никто не навредил России больше, чем сами русские. Никто так не пестует архаичные мифы о ней, как российские кинорежиссеры. Клюква в северных широтах растет повсеместно, но только у нас её – пуды, причем в сахаре (национальное лакомство, между прочим). Но и Бог бы с ними, со всеми этими картонными дворянами в музейной пыли, с пряничными церквушками, с сударями, с матронами, с балалайками-с, с цыганами-с, – то, что в ключевую для великого национального писателя дату нам хватило наглости вообще промолчать, гораздо хуже.

Столетие со дня смерти Льва Толстого Россия отмечает документалкой от вездесущего продюсера Сергея Сельянова. Но главный фильм о нем снимают в Германии. Причем показывают в нем ту Россию, что много ближе к реальности, чем мироточащая родина какого-нибудь «Адмирала». Это та Россия, в которую если не веришь до конца, то очень хочешь верить (до конца не выйдет, увы: если Германия – это Россия, то только Россия после субботника). В кадре не глыбы, не иконы, не карикатуры, не величайшие философы, не ряженые, а просто люди – живые, чуть нелепые. Искренние. Достойные. Настоящие.

Невозможный человек этот Хоффман, ведь тем самым он практически отрицает наличие у нас особого «духа». Намекает, гад, что березы растут повсюду. Мировой заговор, не иначе. Англичанка гадит. Хитра, стерва.

Но – ничего. Толстовский век мы сами как-нибудь отметим. Соберем гимназисток румяных – и отметим. А этот фильм – «качество не моей мануфактуры».

И все-таки – еще раз, для усвоения. Голливудский режиссер. Немецкие виды и деньги. Чужие звезды, не брезгующие боевиками (Джеймс МакЭвой, к примеру, у нас больше всего известен главной ролью в бекмамбетовском «Особо опасен»). В результате – не шедевр, но очень неплохо, а главное – есть.

Передаем горячий привет Министерству культуры и председателю Союза кинематографистов. Если все это не диагноз российской киноиндустрии, то что? Приговор?

Как говорится, приехали. The Last Station.

Дальше пешком.

..............