Нас тошнит от ваших небес

«Коммерсант» уже отозвался на выход этой книги язвительной рецензией. Основные упреки посыпались на Быкова за то, что он якобы уравнивает масштаб таланта Окуджавы с масштабом таланта Блока. Ничего похожего. Речь идет не о качестве стихов, а о типе поэта, и тут с Быковым трудно не согласиться. Действительно, Окуджава был символистом. Его песни абстрактны до крайности, слова употреблены не по своему прямому значению, не точны, а точна только эмоция, состояние. Так же и Блок – чутко слушал музыку времени, но слова ставил порой как попало, что не красит ни Блока, ни Окуджаву.

У Быкова есть одно поразительное свойство: всеми своими книгами он безошибочно попадает в нерв времени

Впрочем, в той системе координат, которая была у Окуджавы и которую анализирует Быков, это большого значения не имеет. Речь идет о чем-то большем, чем поэзия. А именно – о русской поэзии. Поэт в России — больше, чем поэт. Или, по крайней мере, нечто совсем другое.

Транслятор. Этот термин, по Быкову, лучше всего подходит к поэтам блоковско-окуджавовского типа. Транслятор, то есть человек, улавливающий из воздуха архетипические настроения и транслирующий их в народ. Своего рода шаман. Или — в русской традиции — пророк.

«Его ранние песни, – пишет Быков, – потому и стали паролем поколения, что поколение это вообще затруднялось с формулировками: оно испытывало смутные ощущения».

Песни Окуджавы – сплошные смутные ощущения. Ночная Москва, троллейбус, барабанщики, трубачи, гусары. «Не расставайтесь с надеждой, маэстро, / Не убирайте ладони со лба!»

О чем это? К кому относится красивое иностранное слово «маэстро»? Какая связь между ладонями на лбу и надеждой? И вообще, какая-то странная поза – человек с ладонями на лбу.

Можно было бы подумать, что Окуджава, как и его аудитория, затруднялся с формулировками, но Быков объясняет нам, что это сознательно, что это часть стратегии Окуджавы. Набор красивых символов рождает настроение, а смыслы каждый вычитывает свои. Рамочная конструкция. Простор для ассоциаций.

Стихи Окуджавы — как пророчества, двусмысленны, амбивалентны. Их можно толковать так, а можно совсем иначе.

«Приближается звук. И, покорна щемящему звуку, замирает душа», — цитирует Быков Блока. На самом деле у Блока не «замирает», а «молодеет». Но слова тут действительно значения не имеют.

Я не склонен издеваться ни над Быковым, ни над его книгой. Написана она блестяще. И вообще, трудно было сделать эту работу лучше, чем сделал он. Надеюсь, что на этот раз никто не скажет (как было в случае с биографией Пастернака), что Быков написал книгу не об Окуджаве, а о себе. Она именно об Окуджаве. Просто то, что Быков считает достоинством окуджавовской поэтики, лично мне кажется ее недостатком. И не только ее. Символизм и шаманство – родовые пороки отечественной словесности.

Когда поэт подразумевает больше, чем говорит, в этом есть сильный спекулятивный момент. Достаточно сказать: «Надежды маленький оркестрик под управлением любви», как читатель уже находится в плену абстрактных понятий, которые обозначают одновременно все и ничего.

На эту тему
• «Бумажный солдат» стал серебряным
• Леонид Радзиховский: Так почему аборигены съели Кука?
• Борис Юхананов: «Внутренний способ существования»
• Александр Филиппенко представит свой моноспектакль
• Эпоха «нового гуманизма»

Молодость, Юность, Надежда, Любовь. Любимые слова Окуджавы. Произнеси их — и успех гарантирован. Тем более если к словам прилагается задумчивый перебор гитары и проникновенный меланхолический голос.

В одной из повестей Владимира Тендрякова есть фраза: «Жена на кухне баритонствовала под Окуджаву». Очень характерный момент. Жена, кухня и Окуджава. Неизвестно, что именно она пела. Может быть, просто мурлыкала под нос что-то свое. Но настроение схвачено верно. Меланхолия, задушевность, милый уютный быт. Антураж песен Окуджавы. А слова, повторю еще раз, значения не имеют.

Примерно по тому же принципу, что и стихи Окуджавы, устроены (по крайней мере, в России) женские глянцевые журналы. Предполагается, что их читают жены олигархов и бизнесвумен. Очень перспективная целевая аудитория. А реальная аудитория совсем другая. Студентки и секретарши. То есть те, кому приятно вообразить себя бизнесвумен и женами олигархов.

То же и с песнями. Послушайте пару вещей про арбатские дворики и декабристов. Это верный способ почувствовать себя хорошими, интеллигентными, возвышенными людьми. Совсем не обязательно быть ими или пытаться стать. Песни Окуджавы – как чай со вкусом мяты. Не надо класть мяту. И так хорошо. Шашечеки, а не поехали, как сказали бы одесситы.

Критик Кирилл Анкудинов пишет у себя в блоге: «Шестидесятничество как самообман и самоопьянение – то, что я не могу принять в Быкове… Быков – шестидесятник по духу. На всё: на Россию, на еврейство, на ницшеанство, на природу, даже на шестидесятничество – он сначала говорит: «Дважды два – пять». Потом поправляет себя: «Дважды два – три». А затем – трагически распинает себя между «пятёркой» и «тройкой». Вместо того чтобы осознать: «Дважды два – четыре (всего лишь четыре)».

Не знаю, насколько это верно по отношению к Быкову, но по отношению к Окуджаве и другим шестидесятникам – в самую точку. Другое дело, что в этом самообмане и, чего уж греха таить, обмане аудитории много подлинного гуманизма. Недаром же к Окуджаве прилип эпитет «прекраснодушный».

Самому распоследнему негодяю его песни дают почувствовать себя более значительным человеком, чем он есть на самом деле. Прибавляют самоуважения, а не отнимают его. Кстати, Быков и об этом пишет. Правда, не в жзловской биографии, а в романе «ЖД»: «Окуджаву в кругу ЖД любили именно за такие проповеди – давайте восклицать, друг другом восхищаться, возьмёмся за руки, друзья, а кто не хочет браться за руки – тому мы никогда уже не подадим ни руки, ни надежды, ни милостыни…»

Эта благостная атмосфера лжива от начала до конца, но «нас возвышающий обман» человеку испокон века милее правды. Процитирую фрагмент из письма нелюбимого Быковым Довлатова: «По радио выступал Окуджава. Позор! Взрослый мужчина невнятно бубнил о красотах Баварии. О серьезных вещах – ни звука. Это ли не рабство и галера?»

Причина элементарно проста. О красотах слушать приятно, а о серьезных вещах: собственной никчемности, слабости, лицемерии, подлости – отвратительно. Вот Окуджава, как добрый человек, и стремился делать людям приятно, а не наоборот.

Литературоведческий анализ Быкова глубок и тонок. Психологический – тоже. Он совершенно справедливо пишет об Окуджаве как о «советском принце», аристократе. Человеке, который руководствуется не принципами, а предрассудками. Он и его аудитория – фаталисты. Они принимают судьбу и самих себя такими, как есть. Вместо того чтобы изменить что-то, меняют угол зрения. И в этом тоже, я не шучу, много гуманизма. Или, по крайней мере, прекраснодушия.

У Быкова есть одно поразительное свойство. Всеми своими книгами, сильными и не очень, он безошибочно попадает в нерв времени. Биография Окуджавы не исключение. Такие люди, как Окуджава, появляются на волне общественного подъема. Незадолго до него. Тогда, когда в обществе зарождается надежда на перемены, но еще нет ни сил, ни готовности действовать.

Сейчас похожее время. В 1910-е был Блок, в 1960-е – Окуджава, в 1980-е – Гребенщиков. Все это поэты одного типа. Трансляторы, пророки, шаманы. Я думаю, что в ближайшее время должен появиться еще кто-то того же типа. Но если он будет таким же добрым и милым, как его предыдущие инкарнации, если будет так же стесняться говорить правду (пусть не о мире, хотя бы о себе) и отделываться стихами о троллейбусах и небесах… Боюсь, история опять пойдет по кругу, ничем хорошим это не кончится. Замкнутые круги российской истории – от оттепелей к заморозкам и обратно – любимая историософская идея Быкова. В эти круги идеально вписываются люди типа Булата Окуджавы. В том числе и по их вине продолжается этот бег на месте. Юность, Надежды, Троллейбусы, Небеса…

Хорошо сказал по этому поводу поэт Евгений Лесин: «Тошнит уже от ваших небес».

От редакции: это – лишь одна из множества точек зрения, которые существуют в отношении Окуджавы и поколения шестидесятников. Мы готовы выслушать и другие мнения – приглашаем читателей к полемике.