Когда-то Григория Чхартишвили воспринимали как творца высокоинтеллектуальной прозы, изощренного мистификатора и просветителя масс. Ныне почти все изданное под псевдонимом «Борис Акунин» является скорее объектом потребления и предметом домашнего обихода, нежели художественным феноменом. Но в этом и заключается главная предпосылка для продолжения данного хитроумного проекта. Впрочем, фандоринский цикл, очевидно, скоро закончится: новый роман «Весь мир театр» объявлен предпоследней книгой о Фандорине.

За время, минувшее после появления первых вещей Акунина, бутафорская эстетика русского ретро прочно укоренилась в окружающей среде. Телеролики во славу аляповатых брендов старорусского капитализма, сериальный новодел по классическим мотивам и мода на дореволюционную орфографию создают фон, с которым тексты о Фандорине сливаются в единое гармоническое целое.

Чего стоит замена «Вишневого сада» пьесой Фандорина! Может, и сам Акунин должен нам кое-кого заменить?

Со старой орфографией, правда, беда. Сам создатель Фандорина ею не злоупотребляет, но в околофандоринском стилистическом формате она цветет пышным цветом, хотя правила ее напрочь забыты, и ошибки на рекламных плакатах фильмов (в том числе «Статского советника» по Акунину) заставили бы поморщиться не только педантичного Эраста Петровича, но и любого гимназиста.

Неясно, катализировал ли Акунин всеобщее увлечение «стариной» или всего лишь наряду с другими угадал соответствующий массовый запрос, но, как бы то ни было, Фандорин и герои пивной рекламы ныне выглядят увлеченно мимикрирующими друг под друга.

В такой ситуации обладатель патента на ретро-детектив просто обязан был напомнить о своем экспериментаторском потенциале, что он и сделал, попытавшись превратить роман в кино и компьютерную игру. Тем не менее фандоринский цикл, не отягощенный никакими «межотраслевыми» изысками, пока остается наиболее успешным из всех начинаний Акунина. Об этом лишний раз свидетельствует очередная книга о мифическом русском сыщике, мгновенно ставшая лидером продаж (заметим, что «Весь мир театр» − уже третий релиз автора за этот год).

Если считать отдельные книги серии, то это 12-я книга о Фандорине, а если романы, зависит от того, что называть романом, а что повестью

Приключениям Фандорина всегда была присуща гипертрофированная постмодернистская литературность, но в новом романе она возведена в куб. Гений сыска, имеющий исключительно литературные прототипы и живущий в мире, насыщенном литературными аллюзиями, теперь еще и сам становится писателем, точнее драматургом. Взяться за написание пьесы под названием «Две кометы в беззвездном небе» (разумеется, стилизованно-японской, куда же без этого) заику-рационалиста побуждает любовь к Элизе Альтаирской-Луантэн − актрисе из петербургского театра «Ноев ковчег», с небывалым успехом гастролирующего в Москве.

Знакомством с будущей возлюбленной Фандорин обязан своей приятельнице Ольге Книппер-Чеховой (кто бы сомневался, что вездесущий герой был на дружеской ноге со всеми известными людьми своего времени). Вдова великого писателя просит разобраться в том, что происходит с ее подругой Элизой – госпоже Луантэн, по-видимому, кто-то угрожает. В результате сыщик устанавливает доверительные отношения с режиссером «Ноева ковчега» Ноем Штерном, собирающимся разгромить Станиславского, оказывается в самой гуще театральных интриг и даже предлагает свою пьесу для постановки. Восприимчивый к новому Штерн прекращает работу над «Вишневым садом», и труппа принимается репетировать японскую драму Фандорина. «К черту «Вишневый сад!» - восклицает режиссер.

Само собой, вокруг «Ноева ковчега» в определенный момент запахнет кровью – трупов будет несколько; как водится, читательское внимание долго будут отвлекать персонажи, которые могли бы быть убийцами, но на самом деле являются просто людьми с плохим характером. Истинный злодей, маньяк с большими амбициями, напоминает эстета-потрошителя из повести 1999 года «Декоратор», но лишь отдаленно. Претензии театрального убийцы, увлекающегося выморочной нумерологией и тронувшегося умом на почве всевозможных разочарований, куда многозначительнее.

Труппа, подобранная по принципу классических амплуа и тем самым как бы по принципу каталогизации человеческих типов, – настоящий ковчег, модель мира. Уничтожить труппу значит осуществить символический апокалипсис, совершить акт, достойный художника Смерти.

Для пущей серьезности сюда привешено еще и торжественное историко-философское резюме от прозаика-гуманиста. Соотносится оно с мрачными ожиданиями достопамятной эпохи, стоявшей на дворе сто лет назад, но может сойти и за предостережение современникам, то есть нам (было бы желание читать Акунина с серьезной миной): «Безумцы, захваченные величием и красотой своих концепций, взорвут Землю. Надежда лишь на то, что найдутся люди, которые их вовремя остановят».

Не то чтобы против этой благонамеренной максимы можно было возразить. Поражает лишь, насколько вездесуща среднестатистическая мораль голливудских блокбастеров. Это настоящий вирус – такой же, как и непременно заполняемая вакансия героя, спасающего мир (в данном случае конец света, пусть и представленный в миниатюре, предотвращают Фандорин и его слуга Маса – кому же еще его предотвращать?)

При несколько настороженном прочтении здесь начинают чудиться авторские амбиции, в некотором смысле сопоставимые с притязаниями персонажа-маньяка: в принципе, подозрительна уже вышеописанная попытка превратить беллетристический аттракцион в высокую трибуну, но чего стоит замена «Вишневого сада» пьесой Фандорина! Может, и сам Акунин должен нам кое-кого заменить?

То, что Фандорин, по крайней мере, в этой вещи – отчасти альтер эго автора, не подлежит сомнению. Герой, родившийся ровно за сто лет до Григория Чхартишвили, предстает здесь 55-летним, то есть пребывает почти в том же возрасте, что и его литературный отец сейчас (так далеко по жизненной кривой Фандорина курсор повествования, кстати, еще никогда не продвигался). Но главное, что мастер дедукции берется за перо, и конкуренция сыщика-драматурга с Чеховым не может не напомнить акунинский кунштюк под названием «Чайка».

Разница только в том, что Акунин пока лишь дописал чеховскую пьесу в своем стиле, а Фандорин как бы достиг некого идеала, вообще вытеснив Антона Павловича с подмостков.

К слову, и режиссер по имени Ной Ноевич Штерн тоже отчетливо напоминает Акунина (знаем мы эту манеру заселять тексты своими двойниками!) Пристрастие Ноя Ноевича к классическим амплуа и игре без полутонов весьма похоже на акунинскую любовь к типизации, граничащей со схематизацией, на плодотворный метод изготовления действующих лиц из высококачественного картона. А теперь вспомним о стремлении Штерна к победе над Станиславским.

Кошмар какой-то. Нет уж, лучше будем считать, что все это – ошибочная версия, наподобие тех, что время от времени возникают даже у Фандорина. Если подобные смыслы и присутствуют, пусть они будут пародийными – на то ведь и постмодернизм. Поклонимся ему и займемся чем-нибудь попроще. Соберем хронологический пазл из разных периодов фандоринской жизни, оценим неизменное мастерство в построении интриги, восхитимся, наконец, бережно прописанной лирической линией! Что там дальше по списку?

Ах да: грех забывать, что в ком-то это чтиво может пробудить интерес к классической литературе и настоящей истории. А также прочим сокровищам духа.

Правда, старую орфографию все равно никто не выучит.