«Критики не способны на такие жертвы»

Спустя несколько лет композитор Артур Аннеччино, написавший музыку к главному спектаклю, сделал из спектакля концертную сюиту, предназначенную для голоса и фортепиано.

В Берлине, где я показывал полную версию, спектакль шел три дня: критики не выдерживали, а публика смотрела!

Штайн и его аккомпаниатор Джованни Виталетти исполняют сначала монолог Фауста, затем монолог Мефистофеля, диалоги, сцены Вальпургиевой ночи, историю Фауста и Маргариты и трагический финал.

Накануне премьеры спектакля в России корреспондент газеты ВЗГЛЯД пообщался с выдающимся режиссером.

Театральный опыт 71-летнего Петера Штайна очень поучителен для России: он показывает, как в искусстве не надо бояться ни возраста, ни обвинений в несовременности. Нужно просто все делать с размахом, не задумываясь о последствиях. Нужно идти напролом в прямом и переносном смысле.

Петера Штайна можно назвать последним в Европе режиссером психологического театра: с этим связана невиданная его популярность в 70-е годы, с этим же связано сравнительное охлаждение интереса к нему в Германии в наши дни.

Это вечная история в искусстве: такое явление, как театр (или музыка), нельзя удержать в безвоздушном пространстве, нельзя заморозить на высшей точке – театр все время меняется, как и представление о современном и несовременном в искусстве.

Уже в университете (факультеты философии и германистики Франкфуртского университета) Штайн увлекся театром.

В 1969-м он создал самодеятельный театр берлинского Свободного университета под названием «Шаубюне». Это был классический в своей антиклассичности театр: Штайн надеялся, как и многие тогда, поломать веками сложившуюся систему отношений актер – режиссер, спектакль – публика.

Актеры в этом театре участвовали в создании пьесы наравне с режиссером, репертуар выбирали коллегиально, все в театре – от уборщицы до примы – получали равную зарплату.

Театр Штайна стал жутко популярен – в конце 70-х «Шаубюне» из коллективного независимого проекта все больше превращается в классический режиссерский театр, из бывших студентов вырастают звезды.

Постепенно от концепции «демократического театра» не остается ничего, и Штайн обращается к классическим произведениям: «Пер Гюнт» Ибсена (1971) и «Дачники» Горького (1974) становятся общепризнанными шедеврами режиссуры.

Эпохальной считается «Орестея» Эсхила, показанная на Берлинских театральных встречах 1982 года.

Как оперный режиссер Штайн ставит «Отелло» и «Силу судьбы» Верди в Милане, а также «Золото Рейна» Вагнера в Париже.

Тогда же появляются «Три сестры» и «Вишневый сад», после которых он приобрел славу лучшего чеховеда на Западе. Однако все это позади – в 90-е годы в Германии Штайн уже считался иконой, но актуальными постепенно становились совсем другие режиссеры, более молодые (как когда-то и сам Штайн) нарушители канонов в искусстве и морали.

На эту тему
• Бог, обитающий в груди
• Марк Суссман: «Наши куклы показывают новости»
• Последнее танго на берегу
• Дмитрий Бертман: «Продолжаем убивать эмоцию….»

Чувствуя это, Штайн в конце 90-х сделала ход, которого не ожидал от него никто: вместо того чтобы заигрывать с современностью (как в принципе поступают люди его статуса и положения, желая остаться на плаву), он поступил с каким-то вагнеровским стоицизмом: осуществил свою давнюю мечту – поставить двадцатичасовую постановку «Фауста» Гете!

Впервые в мировой практике гетевский «Фауст» без сокращений, без единой купюры.

Постановка готовилась несколько лет – и произвела фурор: ее премьера состоялась в 2000 году в Ганновере. Премьера расколола общество и критиков, но не заметить ее было нельзя.

Как рассказал Петер Штайн газете ВЗГЛЯД, в 2000 году он преследовал именно культурологическую и культрегерскую задачи:

– На мои спектакли порой приходит публика, которая не знает текста Гете. И еще и по этой причине спектакль сделан так, что в нем важны не режиссерские экзерсисы, а классический текст. Это чуть ли не главная задача моя – представить текст. И мне удалось это сделать! В Берлине, где я показывал полную версию, спектакль шел три дня: критики не выдерживали, а публика смотрела! И аплодировала! Люди приезжали из городов, снимали номера в отеле. Критики, к сожалению, не способны на такие жертвы. Моя главная задача была – дать зрителю возможность увидеть всего «Фауста». Не какую-то особенную режиссерскую интерпретацию, не сжатую версию, а подлинного «Фауста» в двух частях.

Есть мнение, что «Фауст» – вершина художественной карьеры Штайна. Так мастер показал язык более молодым коллегам: как ни странно, в «Фаусте» оказалось больше современного духа, чем в банальных и явных современных спектаклях, которые рождаются сегодня и в Германии, и в России с частотой грибов.

Это все очень показательно – это история о том, как не надо бояться старости и масштабности в искусстве. И о том, как не надо бояться зрителей. И критиков. И вообще всех.

В Россию Штайн привез, однако, лишь концертную версию «Фауста»:

– Это не спектакль – это концерт, мелодрама. Вместе со мной над ней работали Артуро Аннеккино и Джованни Виталетти. «Фауст-фантазия» – это концерт для голоса и фортепиано. В самом начале исполняется ряд тем, которые имеют отношение к партитуре «Фауста», в то время как я исполняю монолог Фауста. Затем сыграет другой кусок, и я исполню монолог Мефистофеля. Потом история становится все сложнее – Вальпургиева ночь, любовь Фауста и Маргариты, трагический финал. Концертная версия – это прежде всего попытка продемонстрировать в первую очередь немцам – впрочем, как и русским – тот мелодизм, который никак на первый взгляд нельзя ожидать от немецкого языка. Немецкий язык далеко не так мелодичен, как русский, и петь на нем намного труднее. Гете – исключение, когда немецкий язык становится музыкальным, чувственным и притягательным. Сегодня я по-прежнему жду от своего зрителя понимания, полного осознания текста. В данном случае – Гете.