В состоянии нестояния
В «Цунами» нет ни одного имени. Все персонажи – назвать героем мы можем разве что рассказчика – безымянны. Лишь один герой носит имя, которое не имя даже, а прозвище
Если верить аннотации, это история о том, как безымянный герой, он же рассказчик, став свидетелем катастрофы, присваивает документы погибшего туриста. А затем тайно возвращается в Москву, начинает жить чужой жизнью. И открывает, что кроме привычной Москвы есть и другая.
Первая ассоциация, которая приходит в голову, – «Профессия: репортер» Антониони. Общего и впрямь много. И герой Шульпякова, и герой фильма переживают состояние творческого кризиса.
Оба отправляются в путешествие, чтобы преодолеть его. Но если тележурналист из фильма едет в Африку работать, снимать фильм, то герой Шульпякова цепляется за Таиланд как за шанс преодолеть полосу отчуждения в отношениях с женой – не слишком удачливой театральной актрисой.
Отчуждение – это главное, что роднит «Цунами» с тем фильмом, да и с другими фильмами Антониони. Одиночество главного героя ощущается на протяжении всей книги и проявляется даже в мелочах. В ней практически нет диалогов.
«Цунами» – это двухсотстраничный внутренний монолог безымянного героя (отсутствие имени – тоже характерно для этакого отчуждения; мы не знаем, как зовут героя, а значит, не можем обратиться к нему – акт коммуникации не состоялся).
Карнеги писал: для человека нет слаще звука, чем звук собственного имени. Ученые доказали, что самые частые слова, которые мы слышим, – это личные имена.
Так вот, в «Цунами» нет ни одного имени. Все персонажи – назвать героем мы можем разве что рассказчика – безымянны. Лишь один герой – актер Сверчок – носит имя, которое не имя даже, а прозвище. Герой сам признается, что имени его не помнит: «Странно, что настоящее имя из памяти стерлось, исчезло. Или не существовало? А вот прозвище в театре носил он забавное».
Впечатление создается очень странное. Как если бы мы листали словарь, в котором дефиниции есть, а самих слов – нет.
Поэтому в словаре главного героя нет омонимов – слов, звучащих одинаково, но значащих разное. А вот синонимов и антонимов – сколько угодно.
Отчуждение
Но так кажется, опять же, на первый взгляд. На самом деле создается впечатление, что все персонажи синонимичны друг другу и антонимичны главному герою.
Он отгорожен от них: все они существуют в поле его зрения и в той или иной степени зависимы от его памяти и опыта. Поэтому все персонажи кажутся обезличенными. У них есть лица, но нет лица. Это не характеры в общепринятом, классическом смысле.
Тут необходимо вспомнить, что «Цунами» – роман психологический. Однако психологизм романа заключается не в тщательном выписывании и анализе действий и поступков персонажей. Нет, тщательно выписывается только один – главный – герой (он же рассказчик, он же – в некоторых моментах – автор).
Поведение всех остальных выписано фрагментарно. Однако через эти разрозненные фрагменты, как через кусочки пазла, мы видим картинку.
Вот жена главного героя (которую он называет исключительно «она» – спросите у любого психолога, что это значит). Она неудачливая актриса, некогда блеснувшая в детском фильме (тоже безымянном).
Она переживает неудачи в творчестве и ищет себя. Находит, только встретив другого мужчину. Соглашается ехать с мужем в Таиланд, дабы развеяться.
Когда трещина становится совсем уж глубокой, приходит телеграмма. Она уезжает – он остается. Он возвращается – она уже замужем за другим человеком, у них дочка.
Тут, кстати, много непонятного. Сколько времени прошло с момента возвращения героя из Таиланда? Месяц? Год? Откуда у его жены ребенок – ее ли он или приемный? Или собственная жена – тоже плод воображения? Многолетняя фантазия, с которой, как с реальной женщиной, сжился герой?
Роман Шульпякова однолинеен. В нем только одна точка зрения. Однако «Цунами» в то же время – полифонический роман, в него периодически врываются другие голоса, подобно тому, как в комнату с открытым окном врываются уличные звуки.
Такова история «Собаки в галстуках». Рассказ женщины, потерявшей сестру. «Скверный анекдот» бывшего математика. История писателя, перепутавшего женщину вымышленную и реальную.
Они, эти истории, имеют такое же значение, как и разговоры прохожих, случайно вклинившиеся в непрерывный внутренний монолог героя-рассказчика. Поэтому «Цунами» – это настоящий роман «потока сознания». Роман, где «подумал» заменяет «сказал».
Все истории – это самоотчет ощущений. И рассказчик всегда присутствует в них – пусть даже в форме слушателя. Однако на этом присутствие заканчивается. Никакого сопереживания (в самом общеупотребительном смысле) нет.
Что еще немаловажно: «Цунами» – это роман-воспоминание, роман-ассоциация. Количество флешбэков в книге зашкаливает, раздражает – кажется, шульпяковский герой живет только прошлым.
В одном из таких флешбэков воспоминания героя заходят все глубже и глубже – и переходят к списку исчезнувших предметов, который больше походит на опись имущества:
«Я вспомнил оберточную бумагу с опилками – ее сворачивали в конус для крупы или песка. Жена – шоколадное масло размером с детскую могилку. Разменные автоматы с мелочью в метро. Кефирные бутылки с фольговой крышечкой и ящики из проволоки, куда их складывали...» и так далее (всего полторы страницы).
Если подумать, то этот «реестр памяти» создает совершенно прустовский эффект – ассоциация приходит моментально, застревая в памяти надолго. Цунами сметает все, кроме воспоминаний. В этом есть смысл – ведь настоящее рано или поздно становится прошлым. Поэтому герой и не погибает – панцирь из воспоминаний защищает его.
Однако в этом и трагедия героя Шульпякова. У него нет ничего, кроме воспоминаний. Попадание в «новую» Москву – жестокую, соблазнительную, живущую по своим собственным законам и в то же время беззаконную – разрушает оболочку из прошлого:
«Глядя вниз, я хотел понять, что теперь он для меня значит. И не испытывал ничего, кроме печали и удивления. Печали – потом что города, который я знал, больше не было. И удивления – поскольку теперь со мной оставался только один город – моих снов и моих историй».
Финал истории открыт. Однако ясно, что жизнь сценариста, отгородившегося своими воспоминаниями и фантазиями от «бега жизни», не будет похожа на прежнюю. Потому что прошлое – от слова прошло. Прошедшее время, совершенный вид. Уже было.
Геворг Мирзаян
Китай и Запад перетягивают украинский канат
