Сергей Голомазов: «Пришел в театр, чтобы вдохнуть в него жизнь»

Комитет по культуре города Москвы уволил главного режиссера театра Леонида Трушкина, проработавшего один сезон, а также директора театра Илью Когана, проработавшего там без малого тридцать лет.

Новый художественный руководитель театра Сергей Голомазов поделился с корреспондентом газеты ВЗГЛЯД Юлией Бурмистровой своими планами по выводу театра из критической ситуации.

Меня несколько покоробила истеричная и грубая травля Когана в прессе. Именно травля, а не критика…

– Как вам предложили стать художественным руководителем театра и как долго вы размышляли над предложением?
– Разговор по этому поводу со мной вели довольно давно, больше года назад. Еще до назначения Леонида Трушкина. Я был одним из нескольких кандидатов. Со мной имели беседу по поводу возможных художественных планов: что бы я делал, если бы стал художественным руководителем и т.д. Но тогда назначили Леонида Трушкина.

По прошествии года выяснилось, что, к сожалению, ситуация требует смены руководства. Началась новая кампания по поиску художественного руководителя, и в результате председателем Комитета по культуре правительства Москвы было принято решение предложить эту должность и театр мне.

– Вы уже знаете, что будете ставить?
– В конце июля или начале августа я предложу какие-то названия, лучше два. Также должен представить предварительное распределение ролей господам артистам. А начать хочу в конце августа, потому что есть желание отдохнуть перед работой. Я два года без отпуска.

Далее есть желание восстановить художественный совет, упраздненный Трушкиным. Было неправильным его уничтожать. Художественный совет в театре исполняет роль конгресса, парламента и совещательного органа одновременно.

– Что значит «представить»? Разве не вы теперь решаете, поставить или не поставить тот или иной спектакль?
– В театре как минимум должна быть процедура обсуждения. Я предлагаю художественному совету пьесу и распределение. Обосновываю, зачем этот спектакль нужен сейчас, чем он выгоден, полезен. Художественный совет по этому поводу высказывается за или против или не высказывается никак. Я вместе с директором внимательным образом выслушиваю их пожелания, рекомендации, сомнения, тревоги, восторги, протесты, ультиматумы – все что угодно.

А дальше начинается работа. Либо я прислушиваюсь к их мнению, если оно положительное, либо прислушиваюсь, если оно отрицательное, либо не прислушиваюсь, если оно отрицательное. Все зависит от обстоятельств. Художественный совет необходим как совещательный орган, да и для меня как для режиссера очень важна сама процедура обсуждения, и не потому, что я люблю поболтать, а исходя из практического интереса к чужому мнению.

– Вы не выбирали артистов, вам дали театр со сложившимся коллективом. Узнать сразу всех невозможно. Каким образом будете делать распределение? По советам старожилов или пробы?
– Во-первых, я сейчас смотрю спектакли, а там многое видно. Во-вторых, есть артисты, чей творческий потенциал мне знаком. Есть люди, которые могут дать толковый совет, к их мнению я прислушиваюсь. Еще есть режиссерская интуиция, чутье. А что касается труппы, да, она такая, какая есть, благодаря тем непростым обстоятельствам жизни, в которых оказался театр в последнее время. Ну и что? Так за этим я сюда и пришел, чтобы нормализовать жизнь.

– Что значит «непростые обстоятельства»?
– Все, что происходит последние несколько сезонов с театром, стало уже притчей во языцех. Так получилось, что у художественного руководителя, который был перед этим, не сложились отношения с коллективом. В силу разных причин – не буду искать правых и виноватых, просто констатирую факт. И у Трушкина, благодаря тем ошибкам, которые он совершил и, кстати, надо отдать ему должное, признал, не вышло вывести театр из кризиса. Ситуация стала совсем безнадежной.

– Это ошибки экономические, внутриполитические?
– Нет, это ошибки, во-первых, во-вторых и в-третьих, исключительно творческого порядка. Труппа оказалась несправедливо унижена и травмирована всем тем, что случилось в прошлом сезоне.

– Чем?
– Равнодушием и, как следствие, отсутствием работы.

– Ни одной премьеры?
– Была премьера, в которой не было занято ни одного актера из этого театра, все были приглашенные. Это запрещенные вещи, так нельзя делать. И две другие премьеры, в которых также больше половины актеров было со стороны. Что же будет с людьми, если им постоянно указывать на их творческую ничтожность? И вот это наследство я получил. Сейчас нужно каким-то образом вывести театр из творческой контузии, потом пройти вместе курс реабилитации, возвращение веры в собственные силы, а после последовательно двигаться вперед.

На эту тему
• Вскрыто завещание: никому ничего
• Оливье Пи: «Даже когда мы говорим, надо пытаться петь»
• Павел Руднев: Классик Женовач
• Пьеса – хорошо, а спектакль – лучше?
• Мечта Эйфмана

– В театре также произошла смена директора. Илья Коган почти тридцать лет проработал в этой должности. При Эфросе, Женоваче, Житинкине. Его мнение было не последним. Именно он был против кандидатуры Романа Самгина. Бытовало мнение, что, пока его не сменят, театр не поднимется. Может, это тоже было причиной очередного неудачного сезона?
– Думаю, нет. Насколько мне известно, никакие вредоносные яды под ногами работающих тут режиссеров никто не разливал, никто никого не травил, палки в колеса не вставлял, ультиматумами не мучил и за руки не заламывал, скорее наоборот. Позвольте предположить, что проблемы предыдущего сезона – это проблемы не административного порядка, а в первую очередь этические и художественные. Это что касается последнего сезона. Все, что было до того, мне по этическим соображениям трудно комментировать, я не настолько в материале. Но, признаюсь, меня несколько покоробила истеричная и грубая травля Когана в прессе. Именно травля, а не критика.

– Когда в сложившийся театр приходит главный режиссер со стороны, он должен приглушить свои амбиции, желания? Не перекраивать театр под себя, а самому стать его частью?
– Глупо, нелепо влезать со своими ужимками и прыжками в сложившуюся семью. Ничего, кроме конфликта, это не вызовет. Существует инерция устоев, обстоятельств жизни, копившихся на протяжении последних лет. Люди прожили жизнь или полжизни здесь. Хорошая, плохая – это другой разговор, но она была и требует уважения. Приходить в коллектив и не учитывать всего этого, а просто слепо и высокомерно начинать мести своей метлой – унизительно с нравственной точки зрения. А с точки зрения элементарной психологии – глупо. Имея за спиной амбиции, свои взгляды, нужно стараться существовать по сложившимся правилам игры, творчески врастая в жизнь театра. Нравятся, не нравятся, благотворны эти правила или наоборот – не знаю, но для меня это так. Невозможно человека научить прыгать с шестом за один день.

Я, безусловно, не поклонник тирании. Всякая тирания оборачивалась против того, кто ее породил, самым страшным и уродливым своим проявлением. Но элементы сознательной, добровольной диктатуры должны присутствовать в любом нормальном творческом коллективе. Нужно только взвешивать количество и качество своей власти во взаимоотношениях с людьми. Это тонкая наука. Не знаю, какой из меня получится художественный руководитель. Ведь, кроме творческих задач, придется решать вопросы организационно-психологического порядка. Это тяжелая ответственность, обязанность и бремя. Особенно в обстоятельствах театра на Малой Бронной.

– Вы согласились из честолюбия?
– Может быть, и так… Когда режиссер говорит: «Да не нужно мне театр какой-то брать, я лучше буду ездить и ставить» – не верьте, это полуправда. Сам через это проходил, и у меня были такие же убеждения. Вернее, делал вид, что они у меня такие, и верил в это. Этакий способ самозащиты. Происходящий, как правило, от профессиональной невостребованности. Каждый нормальный режиссер мечтает иметь свой театр. Если у режиссера нет потребности в своем коллективе, это ремесленническая позиция.

– Но это же действительно ответственность. Особенно когда предлагают «больной» театр, который вначале нужно долго «лечить». Это требует времени и сил. Помимо высокого искусства, это судьбы людей. Не все же люди хотят иметь детей.
– Согласен. Это извечный философский вопрос. В своем стремлении к свободе человек вначале должен взвалить на себя бремя и огромное количество обязанностей. В результате он, возможно, получит маленькое право стать художником, который может делать все, что хочет. К свободе можно двигаться только через обязанности, ответственность и бремя. Поэтому мое решение абсолютно сознательно. Те, кто говорят о свободе, мол, я езжу там-сям, у меня нет театра, но я свободен, – заблуждаются. Это абсолютная, тотальная несвобода. Если ты ничем не обременен – ты абсолютный раб. Здесь противоположная зависимость. Чем больше обязанностей, проблем, тем активней движешься к свободе. Свобода рождается не количеством прав, а количеством обязанностей. Это диалектика и жизни, и творчества.

- Как вы считаете, театр должен быть государственным, частным, самоокупаемым, спонсируемым?
– Дискуссия на эту тему бесконечна. Театр должен быть разным. Существует несколько форм собственности театра. Репертуарный театр – традиционно сложившаяся система взаимоотношений театрального коллектива и государства. Драматический театр по природе своей абсолютно неокупаемый, убыточный. Коммерческий театр – совсем другая форма собственности театра, другая структура руководства. Там решает не режиссер, а тот, кто деньги дает. Спонсируемый театр, к сожалению, редкость. У нас в стране нет закона о меценатстве, поэтому такие театры, скорее всего, исключение.

Что лучше или хуже? Да бог его знает. Пусть цветут все цветы. В конечном счете главное – чтобы люди занимались своим делом и делали это талантливо. Я работал в антрепризе и в государственном театре, и на деньги меценатов. Везде разные условия жизни, но если работать толково, жить можно. Что выживет? Да все должны выжить.

– Вы окончили сначала актерский…
– Нет, это не так. Я закончил режиссерский факультет. Просто так сложилось, что первый диплом, в силу того, что много играл в дипломных спектаклях, был актерский, а защитился и получил режиссерский диплом через полтора года. Актерский диплом для меня – факультативный довесок.

– В начале 90-х мне нравился спектакль «Розенкранц и Гильденстерн мертвы», вы там хорошо играли. Вам нравилась актерская профессия?
– До какого-то этапа она была интересна. Но в силу своей психики, склада характера я человек застенчивый и очень боюсь публики. Выходя на сцену, всегда испытывал муку, серьезное психологическое и физическое испытание. И как-то подумал: «Господи, я так всю жизнь буду страдать» – и занялся своим непосредственным делом – режиссурой. Хотя иногда некоторая ностальгия возникает. Когда смотрю спектакль, думаю: «Вот это я бы сыграл иначе, а может быть, и лучше» или «Так хорошо не сыграю». Какие-то дурные, завистливые мысли иногда посещают. Театр ведь колдовство и магия, никуда не денешься.

– А Стоппарда будете ставить?
– Я ставил Стоппарда в театре Джигарханяна. Пьеса называлась «Настоящий инспектор Хаунт», а спектакль мы назвали «Театр-убийца». Он шел лет пять.

– Вы же там были тоже каким-то главным, если не ошибаюсь?
– Моя должность называлась главный режиссер, но она была фиктивна. То, чем я занимался, не имело никакого отношения к «главному режиссерству». Когда я это понял, то очень быстро ушел из театра. Хотя там очень приличная команда актеров, до сих пор с радостью вспоминаю тех, с кем работал там.

А буду ли я ставить Стоппарда? Может, и буду. Он один из самых интересных современных драматургов. Сохну еще по Вампилову, никогда его не ставил. Но тут нужно понять, насколько это нужно, интересно зрителю и театру сейчас.

– Что, на ваш взгляд, сейчас интересно зрителю?
– Зрителю интересно все. Все жанры хороши, кроме скучных и неинтересных. Зрителю необходим качественный, художественный театральный продукт. Проблема в другом. Не всегда понимаешь, на каком языке и про что разговаривать. Какой нас окружает мир и о чем думают люди за пределами Садового кольца – сейчас никто не понимает. Очень трудно угадать, уловить темы, которыми живет зрительный зал. То кажется, что их масса, то кажется, что их нет.

– Вы преподаете в ГИТИСе. Как будете совмещать?
– Преподавание – одно из составляющих профессии режиссера. Режиссер, если он классически образован, должен преподавать. Надо готовить смену – конечно, глупо говорить о смене в моем возрасте, но тем не менее. Об этом необходимо начинать думать, когда тебе лет тридцать. Готовить режиссеров, готовить актеров, потому что должен существовать творческий обмен веществ, как в каждом нормальном организме.

Второй интерес скорее психологического порядка, если хотите. Я заметил, что преподающие режиссеры регенерируют быстрее. Они не так активно стареют. Это как женьшень оказывает определенное омолаживающее воздействие на организм. Творческое и физическое. Возвращаясь в ценности молодости, не оставляешь себе шанса закиснуть в привычных представлениях поколения о том, как должна быть устроена жизнь, какие штаны надевать и какую музыку слушать.

И потом, ты воспитываешь единомышленников, а это очень важно в творчестве. Не просто «какие-то профи», а люди, которые мыслят с тобой одинаково. Что с точки зрения разумного эгоизма сильно облегчает режиссерские муки. Если кому-то нужно сказать десять слов, то ученику достаточно одного слова. Затрат в десять раз меньше, а продуктивность в десять раз больше. Никогда не понимал режиссеров, отказывающихся от преподавания.

– Вы следите за их дальнейшей судьбой, помогаете, не считаете зазорным замолвить словечко?
– Обязательно. Стараюсь помогать по мере сил. Не считаю зазорным, молвлю и замолвливаю. Это нормально. Я честолюбивый человек и хочу, чтобы у моих учеников все было хорошо.

– Так и не скажете названия будущих спектаклей?
– Рано говорить. Должен быть праздник. Обычно репертуар строится по трем направлениям: современная пьеса, шлягер и классика. Классику рановато пока, а вот шлягер и современная пьеса сейчас очень нужны. Причем шлягер может быть и на Шекспире, это неважно.