Между Швейком и Кафкой

Не всякий режиссер его возраста (родился в 1938-м), его судьбы (был отстранен от работы во времена оккупации Чехословакии), его темперамента (вечный смех сквозь вечные слезы) мог бы не только дожить до таких седин, но и сохранить свой дар, приправленный к тому же знаменитой менцелевской усмешкой…

Чеширский Кот по-чешски

Знаменитый менцелевский оптимизм: что бы там ни было, как бы мы ни были мелки и суетны, жизнь прекрасна

Эдакой улыбочкой исчезающего на наших изумленных глазах Чеширского Кота, которому, казалось бы, все нипочем: он, видите ли, «просто» наблюдает над жизнью, над нашей извечной человеческой комедией, над нашими слабостями и смехотворными недостатками, рядом с которыми меркнут наши неоспоримые достоинства.

Что-то между Швейком и Кафкой (так, впрочем, писали и о Грабале), подальше от героически-патетичной Польши с ее гусарами и барышнями, еще дальше – от не менее патетичной России с ее возвышенным мазохизмом. Что и говорить, Менцель, так же как и Грабал, – чехи плоть от плоти. Не русские, не поляки и тем более не американцы.

Сравнение неслучайное: если от русских Менцелю досталось в трагическом 68-м, то американцы, вручившие ему 40 лет назад «Оскар», всегда к нему благоволили; в результате он отказался от сотрудничества и с теми, и с другими (в отличие от Формана, уехавшего из Чехословакии), выбрав, как это ни странно звучит, родину. Коммунисты или там фашисты – дело преходящее, решил многоумный Менцель, самое страшное – переменить участь.

Интересно, что эта верность принципам (ироничный Менцель, наверное, посмеялся бы этим словам) отразилась в его последней картине с точностью до наоборот.

Конформист

Герой Грабала – Менцеля есть наше потаенное «я», наше освобожденное от лозунгов и правильных слов подсознание

Ибо герой этой трагикомедии, некий ловкач-официант, жуткий пройдоха, ведет себя совершенно противоположно самому Менцелю, в свое время не побоявшемуся открыто выступить против русских оккупантов.

Официант Ян, маленький человек, наоборот, с оккупантам (правда, с немецкими) всячески сотрудничает, даже причесочку себе налаживает под фюрера, даже на немке женится – и все это с неподражаемой улыбкой невинности, с очаровательной миной незнания: что, дескать, нам, маленьким людям, до большой политики…

Живописуя этого милого конформиста, Менцель, с одной стороны, не жалеет сатирических красок, а с другой – чуть ли не любуется этим «посторонним», сквозь которого, как сквозь воду, проходит век-волкодав: войны, смерти, революции, утраты, унижение страны и так далее и тому подобное.

Однако то, что поляки возвели бы в патриотический культ, русские – в историю падения и деморализации, для чеха Менцеля стало отправной точкой для фривольной комедии, тотального гротеска: словно Швейк, он прошел по дорогам войны, оккупации, воцарения сталинских «норм» и прочего, прочего.

Ян Дите, маленький Растиньяк чешского разлива, – это одновременно и сам Менцель (со знаком наоборот, конечно), и коллективная чешская душа (как бы ни оспаривали это сами чехи), и в то же время пародия на нашего отечественного маленького человека с его задавленным чувством собственного достоинства. И грядущий хам в том числе, но, заметьте, такой свойский, милый хам, которому до зощенковского хама далеко…

Это и страшно, и смешно, и ново: только Менцель с Грабалом, больше никто в мире, смогли бы изобразить эту пряную смесь пошлости и трагизма.

Копнув еще дальше, можно сказать, что герой Грабала – Менцеля есть наше потаенное «я», наше освобожденное от лозунгов и правильных слов, от наших героических деяний подсознание, которому всегда хочется увильнуть от поступка, сподличать и спрятаться от жизни.

Плюс знаменитый менцелевский оптимизм: что бы там ни было, как бы мы ни были мелки и суетны, жизнь прекрасна – и в тюрьме, куда засадит разбогатевшего Яна Дите новая власть, национализировав его шикарный отель, – тоже.

В своем роде жизнь, как утверждает Менцель – и творчеством, и изустно, – прекрасна даже во времена трагические. Заметьте, это говорит человек, лишенный на долгие годы профессии, подвергнутый остракизму и забвению.

И если из такого же сора у нашей Киры Муратовой выросли цветы зла, то неисправимый оптимист Менцель взрастил цветы жизни.