Пока одна Венеция проводит фестиваль, другая Венеция пытается найти собственное лицо. Метания второй Венеции отражаются в фестивальной программе первой, что придает ей особый интеллектуально-этнический колорит, столь модный в последнее время среди гламурацци и папарацци.

Потому-то необязательно-неконкурсные и оттого незаезженно-заманчивые фильмы (споры о том, кто лучше в конкурсе, давно набили оскомину тем, кому не нужно писать об этом) несут неизбежный народный флер, национальную составляющую успеха: это как брак по-итальянски или судьба по-русски, предсказуемый вариант с неповторимым, тем не менее, шармом.

В этот раз город на воде мечется между Италией и Россией в качестве стержня, вокруг которого накручивается личный опыт и образ. Ну да, наши две страны – две половины единого темперамента; две программы, запараллеленные названиями «Тайная история русского» и, соответственно, «итальянского кино», находят своего зрителя в рамках венецианской мостры.

Когда явное стало тайным

Кадр из фильма «Эйфория»

На пресс-конференции, посвященной открытию «русской части» еще в первый день фестиваля, один из наших журналистов спросил, зачем итальянцы назвали «секретной историей» подборку самых известных в России фильмов.

Для толкования таких фильмов, как «Веселые ребята», «Волга-Волга» и «Цирк» Александрова или «Свинарка и пастух» и «Кубанские казаки» Пырьева, Штирлица звать не нужно. Их так часто «крутили» по телевизору, что «друга я никогда не забуду, если с ним повстречался в Москве» – другими словами, их знает каждый.

Однако, по признанию организаторов – да и собственно нерусских участников фестиваля, – они об этих фильмах даже не слышали. Для них русское кино – это Эйзенштейн и Калатозов, ну, может быть, «Москва слезам не верит».

Зато теперь Москва со слезами радости на глазах представляет успехи советского кинематографа, робко продвигая за ними «Эйфорию» Вырыпаева в конкурсной программе, «Остров» Лунгина во внеконкурсной; в программе «Горизонты» – «Свободное плавание» Хлебникова.

Сложно сказать, насколько обоснованы наши надежды на победу «Эйфории». Сам по себе фильм странный. Фрагментарный, образный, поэтичный, он предлагает зрителю «новую» трактовку старого архетипа – любовного треугольника с трагической вершиной, расчерченного в российских степях.

Сам Вырыпаев считает, правда, что он показывает «российскую провинциальность» – может, поэтому и выбирает невнятный и блеклый любовный сюжет. Впрочем, нужно отдать ему должное – «русскость» нашу он пытается показать через глубокую связь с природой, когда от избытка чувств героев природа сама не своя (а собаки, похоже, кусаются).

В этом он опять-таки следует за стереотипом – во время пребывания в Европе только слепой не заметит, что в общей массе ко всему русскому они относятся с позиции XVIII века и «благородного дикаря» Шатобриана. То есть феерично, эмоционально, наивно – но: а) не наше и б) плохо кончит.

Насколько европейская публика готова воспринять «менаж а ля рюсс», после пресс-показа осталось непонятно. Но пейзажи наши они оценили – может, если не за красивые глаза, так за красивые ландшафты нам что-нибудь и дадут.

С этой точки зрения «Остров» Лунгина – скорее является кандидатом на фестивальное признание. Человечество, конечно, сообщество островных вселенных, и в этом плане Лунгин удивительно актуален – и в том, что он отражает официальную версию о России как православной державе, и в том, что он на удивление точно рисует национальные черты – безалаберность, трусливость и полное раскаяние.

Так что «Остров» про полублаженного старца-убийцу – гораздо более русский сюжет: юродивых у нас традиционно любят больше, нежели донов жуанов и франчесок да римини.

Кстати, фильм уже взял приз «Московская премьера» – что только подтверждает чуть ли ни не фанатичное внимание нашей общественности к проблеме духовности. Вот она, истинная «эйфория»: мы падаем, а все чудится, что парим. Как в анекдоте про волка и ворону: «А чего тогда выпендривался?»

Видимо потому, что от нас этого ждали. Самое время отправляться в «Свободное плавание» за режиссером с говорящей фамилией Хлебников. Впрочем, в фильме ничего футуристического нет – скорее проторенная постсоветская дорожка, ведущая к главному в жизни выбору. Что в целом тоже очень по-русски.

Все дороги ведут в Рим

Серджио Кастеллито, Таи Линг и режиссер Джанни Амелио у входа во Дворец кино, где проходят показы Венецианского кинофестиваля

Итальянская программа в целом построена на похожей схеме: прежде всего итальянцы отдают дань «крестным отцам» своего кинематографа – Лучино Висконти и Роберто Росселини. На гребне же нынешней волны – Джанни Амелио с «Пропавшей звездой» и Эмануэле Криалезе с «Золотой дверью». По итогам просмотров картина такова: небо над Италией нынче беззвездное, но если золотая дверь где-нибудь захлопнется, то где-нибудь еще откроется серебряная.

Роль серебряной двери, открывшейся в другом месте, исполняет Римский кинофестиваль (13-21 октября), новорожденный волчонок кинобизнеса с бюджетом в 9 млн. евро (8,5 млн. у Венеции). В его программе будут участвовать 80 фильмов (из них 14 – в собственно конкурсной программе), а основной приз составит 200 тысяч евро, жирная приманка для режиссеров.

Кстати, именно в деньгах и заключается основная причина раздора между главами фестивалей – в конце концов, для того чтобы обеспечить новый фестиваль, пришлось урезать бюджет старого. Сначала Венеция обдала конкурента высокомерным презрением, объявив о том, что объем частных инвестиций в фестиваль возрос на 40%. Затем сменила гнев на милость, предложив сотрудничество в организации столетнего юбилея Висконти, Росселлини и Сольдати.

Но вот незадача. Аккурат в первые дни венецианской мостры было объявлено, что в Рим приедет Николь Кидман – представлять свой новый фильм. Потому киногондольер Мюллер и размахивал воображаемым веслом, обвиняя Рим в нарушении соглашения в интервью итальянскому телевидению RAI, основному информационному спонсору венецианской мостры.

На что Госетти и Сести, римские кинокардиналы, обвинили его в оскорблении всего итальянского кинематографа, равно как и режиссеров, чьи фильмы участвуют в их фестивале. Вся ситуация чем-то навела на мысль о мафиозных разборках – о Италия, – а заодно и стала основным сюжетом итальянской программы. Другие «фильмы» можно было и не смотреть.